Любовь эпохи ковида
Шрифт:
– Юрий Аляксеич! Сторож это! Надо уходить. Едут!
Меня поразило, как быстро и четко собрал все принесенное Игорек.
– Ошибок не делаем!
Как ни странно, необходимость уйти его нисколько не покоробила. Партийная дисциплина!
– Вон кепочку не забудь! – сказал он мне с презрением высшего к низшему.
Поднялся человек!
– Будущий партаппаратчик! – определил Юра.
Но, к счастью, ошибся.
Потом мы сидели на скамеечке у фонтана и наблюдали, как по белому хребту медленно – ну почему же так медленно? – ползут черные «Волги». Подползли
– Эх! – простонал я. – Надо было им хотя бы пиво разбавить… чем-то натуральным! Чтобы пили и говорили: «Странное нынче пиво!»
Кстати, эта фраза стала потом одной из наших любимых. Но замысел в дело не воплотился. Произошло другое.
– Я, кажется, расческу в ванной забыл! – сказал Игорь, бледнея.
Юра крякнул. Брательник ради нас рисковал. И не столько собой, сколько должностью Нины Ивановны. Да-а… Принимают нас от души! Но Игорьку, чувствовал я, мы были в тот момент безразличны. Мучила его несостоятельность перед своими, которые нигде ничего не забывают. Помахивая ладонями перед его лицом, мы, наконец, вернули его к реальности. А реальность, увы, оказалась сурова:
– Все, робя! Сматываемся! – деловито вошел в нашу палату Юра поутру. – Прокололись! Могут и в вуз сообщить, если вычислят. Ноги – в руки!
О том, что «тягали» и Нину Ивановну, он тогда не сообщил. Мы узнали об этом от него много позже.
Но я чувствовал что-то подобное и переживал. Игорек, наоборот, был спокойно-многозначителен и единственной промашкой считал лишь оставленную расческу. «Это больше, чем преступление: это ошибка!» – повторял он любимую фразу из Талейрана, причем – с упоением. Ему, в общем, все понравилось – даже партийная суровость. А я считаю – прокол. Приехали, называется, загладить вину… И вместо этого опять отличились. Блистательных негодяев, мне кажется, пора мочить. Но как?
– Ну что? По домам? – осведомился Игорь.
– Какое «по домам»? – вскричал Юра. – А Волга?!
Взяв в Саратове моторку («У кого-то из представителей клана», – небрежно пояснил Игорек), мы помчались. Юра был за рулем, который (непривычно для нас, автомобилистов) располагался сзади.
Примерно через час полета сквозь ветер и волны мы причалили у высокого мыса и, намотав цепь вокруг огромного камня, взобрались на утес. Юрок, сам похожий на заросший мхом камень, встав над обрывом, смотрелся отлично.
– Это мой утес!
– Ты прямо как Степан Разин! – сделал я ему комплимент.
– Бери выше! – улыбнулся Юра. – Степан просто стоял. А я тут строю.
– Где? – Игорек оживился.
Филимонковский домовладелец почуял собрата.
– Здесь!
Игорек был не только языкаст, но и рукаст. Свое родовое гнездо он уже перестраивал, и здесь они с Юрком, отстранив меня, буквально за полчаса сколотили крыльцо для будущего дома из валявшихся тут досок.
– Не обижайся, Валера! – приголубил меня Юрок, стоя на самодельном пьедестале. – Вот здесь, на самом верху, мы прибьем три доски – и это будем мы!
– Чтобы о нас ноги вытирали! – все еще переживал я.
– Только лишь самые достойные! – выкатил грудь Игорек.
И мы их прибили. И надписали.
– Теперь вы, братики, приколочены к Волге! – торжествовал Юрок.
Так началось наше освоение Волги. Появились жёны, потом дети, влились родственники, потом родственники родственников… но три брата-богатыря, три доски – были главной опорой.
Но и в Москве жизнь не стояла на месте. Игорь Иваныч, удачно женившись и мысленно объединив квартиру жены со своими хоромами, выменял шикарные апартаменты в центре, в Гороховой слободе, вблизи Курского вокзала. Правда, Наташа, его жена (умом и характером – царица), говорила, что все это сделала она. Значит, Игорьку повезло дважды – и с квартирой, и с женой. Ну и правильно. Перед таким, как он, жизнь должна расстилаться, словно ковер!
Помню, как он встретил меня в первый раз «у паровоза» – молодой, красивый, веселый, уже обладающий квартирой, до которой от Ленинградского вокзала – двадцать минут пешком.
– Думаю, тебе это будет удобно! – сказал он.
И повел меня по узкой улочке над рельсами (слева наступали дома). Поезда проходили внизу, а мы, счастливые, летели поверху. Пахло клейкими почками. Тихие дворики с невзрачными домиками. Строение № 1. Строение № 2. Такое только в Москве!.. Сколько раз еще я ходил этим путем! Поднявшись от рельсов по лесенке, мы попадали в Историю, историю Москвы, которой Игорек тогда так увлекся. Жить в таком месте – и не увлечься им? Новая Басманная, Старая Басманная, купола церкви Никиты Мученика прямо под окном. Покатый Малый Демидов (как называл его он) – и высокий дом с их балконом на седьмом этаже.
– Вон! Задирай голову – наш балкон!
Самый большой дом на дряхлом Малом Демидовском.
– Кооператив для ответственных работников, – вскользь сообщил Игорек. – Середина двадцатых.
Квартира огромная, на три стороны. Один балкон, парадный, с витыми столбиками – перилами – на старую Москву, проткнутую сталинскими высотками, с семнадцатого по двадцатый век. Другой – у пожарной лестницы, уже негодной – в тихий московский дворик с кривыми тропинками среди травы. Не уходил бы – что с того балкона, что с этого.
И, при первой возможности – в Москву! Причина? Сама Москва. А повод? Литература – вот! Говорят, что в Москве большие возможности… Правильно говорят. Причина и повод – вещи меняющиеся: повод порой вырастает в причину, в дело жизни… а причина превращается в приятную обязанность: посетить родственников, когда ты в Москве. С самого раннего поезда (так специально задумывалось) я мчался к любимому кузену. Он уже бодрствовал, вставал на рассвете (особенность организма) и бродил по квартире, стараясь не разбудить жену. И тут – я!
– Люби-имый! – наш совместный крик, трясем друг друга, что есть сил.
И затворяемся с ним на кухне, озаренной солнцем, рядом с пожарной лестницей. «Давай, как-нибудь спустимся?» – «Давай!» Все – наше! Москва предо мной!
Делились маленькими тайнами (только самое невероятное в наших похождениях ценилось тогда), хохотали на кухне до семи утра, пока, потягиваясь, не выходила Наташа:
– О! А я сплю и вижу веселый сон, будто Валерка приехал. А ты – тут!
– Кофе? – предлагает Игорек (до этого, надо признать, мы хохотали с ним на голодный желудок).