Любовь эпохи ковида
Шрифт:
Да, с кузеном мне повезло. Любуясь им, и я продвинулся в жизни. И первым своим «блеском» я обязан ему. Кому же еще? И не только первым учеником, но и джентльменом, и бонвиваном, и даже меломаном я стал, подражая ему.
И вот мы с Игорьком стоим на улице Горького, там, где она расширяется в Пушкинскую площадь, и мимо нас длинной лентой идут грузовики, и в каждом кузове пляшут, машут, поют красивые, яркие, молодые, разноцветные люди – Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве, 1957 год. И мы – чувствую я – вовсе не посторонние здесь, представляем наше поколение вполне достойно: с золотыми медалями – после короткого собеседования зачислены в самые престижные вузы: я – в Ленинградский электротехнический, Игорек – в Московский авиационный. И красивая гибкая негритянка,
«Как хорошо, – думаю я, – что вся жизнь еще впереди, и мы еще успеем исправить то… что уже испортили».
Закончив первый курс, мы с Игорьком устремились в Крым. Не к Аглае Тихоновне в Плетневку (зачем она нам?), а в литературный Коктебель, с запахом моря и полыни! Поэзия – вот что тогда меня влекло. И Игорек эту мою склонность поощрял и даже благосклонно курировал, делая замечания. Я именовался тогда Полутораглазый Стрелец, а его мы, смеясь, назвали Начальник АХО (административно-хозяйственной части), он отвечал за материальную сторону, которой, увы, не существовало. Нас с ним обчистили еще в дороге – на каждой станции нам назойливо что-то предлагали, несли прямо к колесам – и мы издержались. С трудом наскребли средства на съём полухлева – о дощатую стенку с другой стороны терлась хрюкающая свинья. Когда же ее зарежут? Созрела! Пора! Может, и нам достанутся хотя бы уши. Хозяйка (очередная Аглая Тихоновна), без конца намекавшая на свое блестящее прошлое, нам благоволила и разрешила, как она выразилась, «щипать» крыжовник. Возможно, не только его, но и ее. Поэтому мы, «блистательные негодяи», как определил Игорек (живущие, правда, почему-то в хлеву), трагически исчезали из своего прибежища ранним утром и отсутствовали допоздна. Чтобы, не дай бог, не перепутать крыжовник с чем-то еще. Сопровождающие нас иногда под покровом ночи «недурные девчонки», лишь услышав хрюканье, покидали нас… И нам облегчение! Завтра рано вставать. Свинья терлась и, кажется, даже кокетничала.
Так низко мы не падали еще никогда. Даже сказать «чудовищная бедность» было стыдно – настолько это совпадало с реальностью. Ведомые смутным инстинктом, мы забрели однажды на кухню столовой и столкнулись с острой социальной проблемой – поварихи зычно обсуждали дележку оставшегося в котлах. И мы услышали: «свиньям», и были потрясены. То есть наша соседка по хлеву питается регулярно (хозяйка как раз работала в столовой), а мы, несущие в массы культуру, голодны! Но нищенство нам претило. Мы выбрали более романтический, хотя и опасный, путь.
Не знаю, как он называется на блатном жаргоне, – до этой компании мы еще не опустились (или не поднялись). Возможно, мы были новаторами. Я двигался в очереди, в пространстве, отделенном от зала барьером. Предназначение этого барьера мы понимали слишком даже хорошо – чтобы не уносили еду, не доходя до кассы. Но два брата – это не один брат! Нанюхавшись запахов, мы шли на дело. Я двигал перед собой два подноса. На синий, скажем, поднос, я помещал блюдечко с двумя кусочками хлеба (натюрморт «Нищета и благородство»), на второй (скажем, желтый, чтобы не перепутать) ставил две тарелки борща, пару порций фаршированных перцев, два компота из сухофруктов… И все. Мы же не бесчинствовали! Лишь самое необходимое для выживания! После этого я деловито и даже слегка рассержено передавал этот поднос через барьер Игорьку, выкрикивая раздраженно что-нибудь вроде: «Галя, Галя! Ты тут забыла. Он сейчас все принесет!» Два брата-акробата… Игорек поднос брал (нагруженный неслабо), и нес к столику, где, желательно, сидела женщина с детьми, но без мужа. Так легче строился диалог, снимающий напряжение (и подозрения). Я скорбно оплачивал на кассе хлеб (на это средств пока что хватало), отвлекая на себя внимание: «А сдача?! Как нет сдачи? Почему? Ладно, забирайте себе!» И гордо шел с хлебом на блюдечке к Игорьку. «Ты заигрался!» – шипел он. Ревновал! Его-то талант оставался незамеченным… до поры. Однажды кассирша куда-то отлучилась и, возвращаясь, столкнулась нос к носу с Игорьком, несущим поднос, который она не видела у кассы (профессиональная память!) и точно не пробивала: «Э-э! А платить?» Игорек замер – та на его пути стояла, как бочка. Бросить поднос и бежать?
– А разве надо платить? – спросил Игорек настолько изумленно, что кассирша, смутившись, ушла.
Может, она подумала, что уже есть в стране регионы, где не надо платить? Но эта версия скоро отпала – возле кассы появился высокий жилистый паренек (возможно, ее сын?), кассирша показывала на нас, он весело кивал.
«Приведение приговора в исполнение» несколько оттянулось, но ненадолго. Вечером мы валялись возле цистерны с сухим (деньги на вино, как ни странно, находились). Все в Коктебеле было наполнено негой в этот час. Теплая пыль, в которой мы как раз отдыхали от дневных забот, желтое солнце, садящееся в море. Для полной идиллии не хватало какой-то мелочи – и вскоре мы ее получили. Нависнув над нами, как коршуны, они били нас ногами в остроконечных ботинках. Такая мода? Или это им выдается в качестве спецобуви? Не успели спросить – они уже разбежались. Причем, несколько ударов было нанесено по лицу – видимо, чтобы на нас остались отметины и нас не пускали в приличное общество. Хотя те, что стояли у бочки с сухим, были за нас! «Ай-ай-ай!» – приговаривали они. Но очереди, правда, не покидали. Слегка покачиваясь, мы встали. Расстройства особого не было. Ну что ж – за дело! Такова жизнь.
Игорек предложил, «исключительно ради любопытства», заглянуть в милицию – может быть, нам будет оказана какая-то правовая помощь. Но там мы увидели тех же хлопцев, бодро хохочущих, – вместе с дежурным офицером они отмечали победу! А тут, так сказать, появились и доказательства их победы – мы.
– Простите, – чопорно произнес Игорек. – Мы, видимо, ошиблись дверью.
– Иди, иди! – согласился дежурный. – Смотри только, о косяк не хряснись! А то еще скажешь, что это мы!
Дружный хохот.
«Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла, мы совсем не скучаем…» – процитировал я. И мы покинули этот берег с легкой грустью.
Зато Москва встретила нас с распростертыми объятьями.
– О! Получили, значит! – вскричал Иван Сергеевич и захохотал.
Ранее я никогда не видел его таким счастливым. Так он радовался нашим «рабочим травмам» в виде радужных пятен на лице. Мы скромно молчали.
– Да-а! – сказал мой отец, оказавшийся тут же. – В вашем возрасте я все больше книжки читал!
– Понимаю. Деревенское детство, – высокомерно проговорил Игорек. – Но мы, к сожалению, в нашем возрасте все уже прочли!
– Конечно! Теперь осталось только по морд'aм получать! Это они к девкам, к девкам ходили! – ликовал Иван Сергеевич.
Какая клевета! Но мы не стали оспаривать эту версию… поскольку наша выглядела еще неказистей.
Отец мой пытался как-то обуздать «разгул реакции», который учинил Иван Сергеевич, и обратился к нам:
– Нет, хорошо, что вы дружите! Любуюсь вами! Но тут говорят, уж больно вы «теплые» каждый день!
Он, видимо, подводил разговор к теме пьянства и борьбы с ним. Между тем, аккурат посередине стола, стояла почти пустая бутылка старки, которую как раз собирались прикончить наши старики. И, видимо, мы нашим появлением внесли некоторый дискомфорт, и даже досаду. Попрекают нас пьянством, а между тем оба они, без сомнения, дунувши и причем крепко, что, кстати, должно нас, скорее, соединять, нежели разъединять.
– Мы готовы совершить еще одно путешествие… искупительное! – скромно сообщил я. – Куда-нибудь в глушь!
Тем более, что каникулы истрачены только наполовину.
– В Саратов, может? – усмехнулся отец. – А что? – Они с Иваном переглянулись. – Пускай! Тут как раз Нина звонила, сестра. Главврачом ее назначили в санатории. В «Черемшаны», возле Саратова. Зовет!
– Во! Им там хари как раз еще подчистят! – захохотал злобный Иван Сергеевич.
Что это за санаторий такой? Или он просто любит так отдыхать, с членовредительством?
– Нина сказала, что и Юрка туда приедет, с практики, – добавил отец.