Любовь и бунт. Дневник 1910 года
Шрифт:
Наконец, он убедил и содействовал Л. H – у в том, чтобы он написал отказ от авторских прав после смерти, вероятно (не знаю, в какой форме), и этим вынул последний кусок хлеба изо рта детей и внуков в будущем. Но дети и я, если буду жива, отстоим свои права.
Изверг! И что ему за дело вмешиваться в дела нашей семьи?
Что-то еще выдумает этот злой фарисей, раньше обманувший меня уверениями, что он самый близкий друг нашей семьи.
Ушла с утра ходить по Ясной Поляне. Морозно, ясно и красиво удивительно! А милее мысли о смерти ничего нет. Надо кончать скорей эти муки. А то завтра господин Чертков велит свезти меня, а уж не рукописи в сумасшедший дом, и Лев Ник., чтоб ему понравиться, по слабости своей старческой исполнит это, отрежет меня от всего мира, и тогда исхода смерти – и того лишишься. А то еще от злости, что я обличила Черткова, он
Когда я вчера заговорила с Львом Ник – м, что, сделав распоряжение об отдаче после смерти всему миру своих авторских прав помимо семьи, он делает дурное, недоброе дело, он все время упорно и злобно молчал. И вообще, он теперь взял такой тон: «Ты больна, я это должен выносить, но я буду молчать, а в душе тебя ненавидеть».
Подлое внушение Черткова, что во мне главную роль играет корысть, заразило и Льва H – а. Какая может быть корысть в больной 66-летней старухе, у которой и дом, и земля, и лес, и капитал, и мои «Записки», дневники, письма – все, что я могу напечатать?!
Больно влияние дурное Черткова. Больно, что везде тайны от меня; больно, что завещание Льва H – а породит много зла, ссор, суда, пересудов газетных над могилой старика, который при жизни всем пользовался, а после смерти обездолил своих прямых многочисленных наследников.
Браня, по внушению Черткова, во всех своих писаниях самым грубым образом правительство, теперь с своими гнусными делами они прячутся за закон и правительство, отдавая дневники в Государственный банк и составляя по закону завещание, которое, надеятся, будет утверждено этим самым правительством.
В какой-то сказке, я помню, читала я детям, что у разбойников жила злая девочка, у которой любимой забавой было водить перед носом и горлом ее зверей – оленя, лошади, осла – ножом и всякую минуту пугать их, что она этот нож им вонзит. Это самое я испытываю теперь в моей жизни. Этот нож водит мой муж; грозил он мне всем: отдачей прав на сочинения, и бегством от меня тайным, и всякими злобными угрозами… Мы говорим о погоде, о книгах, о том, что в меду много мертвых пчел, – а то, что в душе каждого, то умалчивается, то сжигает постепенно сердце, укорачивает наши жизни, умаляет нашу любовь.
Я до того напугана злобой и криками на меня моего мужа, который думает, что от его крика я могу быть здоровее и спокойнее, что я уж боюсь с ним разговаривать.
Много гуляла, 4 градуса мороза, ездила в Ясенки на почту.
Л. Н. Толстой . Дневник для одного себя.
Оказывается, она нашла и унесла мой дневник маленький. Она знает про какое-то, кому-то, о чем-то завещание – очевидно, касающееся моих сочинений. Какая мука из-за денежной стоимости их – и боится, что я помешаю ее изданию. И всего боится, несчастная.
Л. Н. Толстой . Дневник.
Опять поправлял «О социализме». Все это очень ничтожно. Но начато. Буду сдержаннее, экономнее в работе. А то времени не много впереди, а тратишь по пустякам. Может быть, и напишешь что-нибудь пригодное.
С. А. очень взволнована и страдает. Казалось бы, как просто то, что предстоит ей: доживать старческие годы в согласии и любви с мужем, не вмешиваясь в его дела и жизнь. Но нет, ей хочется – бог знает чего хочется – хочется мучить себя. Разумеется, болезнь, и нельзя не жалеть.14 октября
С утра, проснувшись рано, написала мужу письмо.
Когда я приотворила дверь к Льву Никол. в его кабинет, он тотчас же мне сказал: «Ты не можешь оставить меня в покое?» Я ничего не сказала, опять затворила дверь и уже не ходила к нему. Он сам пришел ко мне, но опять упреки, отказ отвечать на мои вопросы и какая-то ненависть!
Приезжала Лодыженская, много я ей наговорила лишнего, но так и просятся наружу стоны моих сердечных страданий. Лев Ник. ездил верхом и заезжал на станцию Засеку спросить, была ли я там, так как я собиралась, и мне это было приятно. Вернулся он усталый, весь потухший, забыл Лодыженских, поздоровался с ней и ушел спать. К обеду приехал Горбунов, Л. Н. встал бодрее, читает «Карамазовых» Достоевского и говорит, что очень плохо: где описания, там хорошо, а где разговоры – очень дурно; везде говорит сам Достоевский, а не отдельные лица рассказа. Их речи нехарактерны.
Очень много занималась делами издания, но слаба, голова болит, засыпаю
С. А. Толстая . Письмо Л. Н. Толстому.
Ты каждый день меня, как будто участливо, спрашиваешь о здоровье, о том, как я спала, а с каждым днем новые удары, которыми сжигается мое сердце, которые сокращают мою жизнь, и невыносимо мучают меня, и не могут прекратить моих страданий.
Этот новый удар, злой поступок относительно лишения авторских прав твоего многочисленного потомства, судьбе угодно было мне открыть, хотя сообщник в этом деле и не велел тебе его сообщать мне и семье.
Он грозил напакостить мне и семье, и блестяще это исполнил, выманив бумагу от тебя с отказом. Правительство, которое во всех брошюрах вы с ним всячески бранили и отрицали, будет по закону отнимать у наследников последний кусок хлеба и передавать его Сытиным и разным богатым типографиям и аферистам, в то время как внуки Толстого, по его злой и тщеславной воле, будут умирать с голода.
Правительство же, Государственный банк хранит от жены Толстого его дневники.
Христианская любовь последовательно убивает разными поступками самого близкого (не в твоем, а в моем смысле) человека – жену, со стороны которой во все время поступков злых не было никогда и теперь, кроме самых острых страданий, – тоже нет. Надо мною же висят и теперь разные угрозы. И вот, Левочка, ты ходишь молиться на прогулке – помолясь, подумай хорошенько о том, что ты делаешь под давлением этого злодея, потуши зло, открой свое сердце, пробуди любовь и добро, а не злобу, и дурные поступки, и тщеславную гордость (по поводу своих авторских прав), ненависть ко мне, к человеку, который любя отдал тебе всю жизнь и любовь…
Если тебе внушено, что мною руководит корысть , то я лично официально готова, как дочь Таня, отказаться от прав наследства мужа. На что мне? Я, очевидно, скоро так или иначе уйду из этой жизни. Меня берет ужас, если я переживу тебя, какое может возникнуть зло на твоей могиле и в памяти детей и внуков.
Потуши его, Левочка, при жизни! Разбуди и смягчи свое сердце, разбуди в нем Бога и любовь, о которых так громко гласишь людям.
С. Т .
Л. Н. Толстой . Дневник для одного себя. Письмо с упреками за какую-то бумагу о правах, как будто все главное в денежном вопросе, и это лучше – яснее, но, когда она преувеличенно говорит о своей любви ко мне, становится на колени и целует руки, мне очень тяжело. Все не могу решительно объявить, что поеду к Чертковым.
15 октября
Утром приехали М. А. Стахович, Долгоруков с Серополко осмотреть библиотеку народную, а вечером сын Сережа. Рассказала все Стаховичу, он старался все так объяснить, что как будто ничего и не было, и все просто, не о чем тревожиться. Но меня не успокоишь словами. Вот то, что Лев Никол. не ездит к Черткову, – это меня пока успокаивает. Но он слаб и грустен.
Поехал сегодня верхом с Душаном Петровичем, лошадь не хотела прыгать через ручей и, когда прыгнула, так подбросила Льва H – а, что у него сразу заболело под ложечкой и на весь вечер была изжога. День прошел в разговорах, на людях стало легче жить. Ночью читала корректуры. Наши все ходили в библиотеку с гостями. Все та же морозная, ясная и сухая погода.
Л. Н. Толстой . Дневник.
Встал рано, думал о пространстве и веществе, запишу после. Гулял. Письма и книжечка – половая похоть. Не нравится. Приехали Стахович, Долгоруков с господином, и Горбунов, и Сережа. С. А. спокойнее. Ездил с Душаном. Хотел ехать к Чертковым, но раздумал. Вечером разговоры, не очень скучные. Ложусь спать.
Л. Н. Толстой . Дневник для одного себя. Было столкновение с Сашей и общее возбуждение, но сносно.
16 октября
Встала спокойная, хотя нездоровая. Утро не спалось, и все думала, как бы выручить из банка государственного в Туле дневники Льва Николаевича. Вышла к завтраку, и вдруг Лев Ник. объявил, что едет к Черткову. Хитрая Галя посылала за Душаном Петровичем, будто у нее невралгия, и Л. Н. к этому придрался, что надо же ее навестить и надо видеть Черткова по поводу каких-то писем; разумеется, выдуманный предлог.
Не сумею выразить, что сделалось со мною! Точно во мне оторвалась вся внутренность. Вот они, угрозы, под которыми я теперь постоянно живу! Я тихо сказала: «Только второй день, как я стала немного поправляться» – и ушла к себе. Потом оделась и вышла пройтись, но вернулась, отозвала мужа и тихо, почти шепотом, ласково ему сказала: «Если можешь, Левочка, погоди еще ездить к Черткову, мне ужасно тяжело!»