Любовь и бунт. Дневник 1910 года
Шрифт:
11 октября
Вчера я не дала Льву Н. эти выписки из прошлогоднего письма Черткова, а сегодня положила ему на стол с своими комментариями и разоблачением всей фальши духовного общения Черткова. Должен же Лев Николаевич наконец понять свое заблуждение и увидать всю глупость и пошлость этого идиота. Но, разумеется, ему жаль расстаться с мечтой, с идеализацией своего идола, жаль оставить на месте его пустоту.
Не спала ночь и очень дурно себя чувствовала весь день. Ушла в Елочки, пилила ветки, сидела в изнеможении на лавочке и прислушивалась к тишине. Люблю свою посадочку! В ней еще с Ванечкой гуляли и сиживали. Делами занималась мало, слишком я вся болею и телом и душою.
Лев Ник. ездил с Душаном Петровичем верхом, говорил, что хотел проехать ко мне в Елочки, но я пришла раньше. Потом принес мне грушу и был очень добр со мной. Я ему говорила, чтоб он поехал к Гале Чертковой,
Соня, невестка, уехала. Она, бедная, тоже много пережила горя с Ильей, который и увлекался, и разорился, а детей семь человек! Мы, как две жены и матери, хорошо поговорили и поняли друг друга. Уехал и Наживин. Я ему рассказала все, что я перенесла от Черткова, от мужа и дочерей.
Просматривала вечером академическое издание о Пушкине, о его библиотеке. Он сам ее составлял и выбирал книги, а вот наша библиотека в доме совершенно случайная: со всех сторон света присылают книги, разумеется даром и с надписями, и иногда книги хорошие, а иногда такой хлам! Лев Ник. редко сам покупал книги, все больше присылали, и образовалась самая бесформенная и безыдейная библиотека.
Вернулся Булгаков, хочет завтра ехать в Москву, чтоб выйти из университета, а потом отказаться от солдатчины. Бедный!
Л. Н. Толстой . Дневник.
Летят дни без дела. Поздно встал. Гулял. Дома С. А. опять взволнована воображаемыми моими тайными свиданиями с Чертковым. Очень жаль ее, она больна. Ничего не делал, кроме писем и пересмотра предисловия.
Ездил с Душаном очень хорошо. После обеда беседовал с Наживиным. Записать:
1) Любовь к детям, супругам, братьям – это образчик той любви, какая должна и может быть ко всем.
2) Надо быть, как лампа, закрытым от внешних влияний – ветра, насекомых и при этом чистым, прозрачным и жарко горящим.
Все чаще и чаще при общении с людьми воспоминаю, кто я настоящий и чего от себя требую, только перед Богом, а не перед людьми.
12 октября
Понемногу узнаю еще разные гадости, которые делал Чертков. Он уговорил Льва H – а сделать распоряжение, чтоб после смерти его права авторские не оставались детям, а поступили бы на общую пользу как последние произведения Л. Н. И когда Лев Ник. хотел сообщить это семье, господин Чертков огорчился и не позволил Л. Н. обращаться к жене и детям. Мерзавец и деспот! Забрал бедного старика в свои грязные руки и заставляет его делать злые поступки. Но если я буду жива, я отмщу ему так, как он этого себе и представить не может. Отнял у меня сердце и любовь мужа; отнял у детей и внуков изо рта кусок хлеба, а у своего сына в английском банке миллион шальных денег, не то что у Л – а Н – а им заработанных вместе со мной, – я во многом ему помогала. Сегодня я сказала Льву Никол., что я знаю о его распоряжении. Он имел жалкий и виноватый вид и все время отмалчивался. Я говорила, что дело это недоброе, что он готовит зло и раздор, что дети без борьбы не уступят своих прав. И мне больно, что над могилой любимого человека поднимется столько зла, упреков, судбищ и всего тяжелого! Да, злой дух орудует руками этого Черткова – недаром и фамилия его от черта, и недаром Лев Ник. в дневнике своем писал:
«Чертков вовлек меня в борьбу. И эта борьба очень и тяжела и противна мне» .
Узнала я и о нелюбви Льва Никол. теперь ко мне. Он все забыл – забыл и то, что писал в дневнике своем: «Если она мне откажет – я застрелюсь». А я не только не отказала, но прожила 48 лет с мужем и ни на минуту его не разлюбила.
Спешу выпустить издание, пока еще Лев Ник. не сделал ничего крайнего, чего каждую минуту можно от него ожидать по его теперешнему суровому настроению. Л. Н. ездил верхом Саше навстречу, но она приехала поздно, и он потом проспал и обедал один в семь часов.
Пишет письмо Тане. Он любит дочерей, ненавидит некоторых и не любит вообще сыновей. Они не подлы, как Чертков.
Вечером я показывала Льву Ник. его дневник 1862 года, переписанный раньше мной, когда он влюбился в меня и сделал мне предложение. Он как будто удивился, а потом сказал: «Как тяжело!»
А мне осталось одно утешенье – это мое прошлое! Ему, конечно, тяжело. Он променял все ясное, чистое, правдивое, счастливое – на лживое, скрытное, нечистое, злое и – слабое. Он очень страдает, сваливает все на меня, готовит мне роль Ксантиппы, что я часто предсказывала, что ему так легко благодаря его популярности. Но что готовит он себе перед совестью, перед
Не могу считать себя виноватой, потому что всем своим существом чувствую, что я, отдаляя Льва Николаевича от Черткова, спасаю его именно от врага – дьявола. Молясь, я взываю к Богу, чтоб в дом наш вошло опять Царство Божие. «Да приидет царствие Твое », а не врага…
Д. П. Маковицкий . Дневниковая запись от 12 и 13 октября.
Софья Андреевна сегодня волновалась и говорила мне, что она уверена, что слышала отрывочные фразы, сказанные Л. Н – чем Черткову, и по намеку Татьяны Львовны она узнала, что Л. Н. завещал издание своих сочинений Черткову. Она спросила об этом Л. Н. Он сказал, что нет, но она ему не верит; может быть, не завещание написал, а письмо. «Мне не жалко, что они мне не достанутся, – говорила Софья Андреевна, – а то, что сыновей (Илью, Андрея и Михаила) огорчит. Они и будут добиваться отмены у государя; его легко будет добиться, так как можно будет доказать, что Чертков на него действовал посредством внушения».
Софья Андреевна об этом говорила сегодня и Л. Н – чу, укоряла его, что дневники ей не отдал, что А. П. Сергеенко читал их, а она нет, так ли она зла, как он пишет в дневниках? «Я тебя удержала от двух дел: от войны турецкой в 1876 году, когда ты хотел идти и говорил, что все порядочные люди пошли, и от учреждения винокуренного завода с Бибиковым. Вот что ты делал».
Л. Н.: Мало ли (что я делал)… я и в штаны делал, когда не понимал.
Софья Андреевна и за обедом говорила про завещание Л. Н – чем издания Черткову. Александра Львовна останавливала ее, говоря, что ей тяжело слушать о распоряжениях на случай смерти родителей. Но Софья Андреевна не останавливаясь говорила и говорила о завещании и о том, что ее сыновья останутся нищими. <…>
Софья Андреевна рассказала Феокритовой, что, наверное, Л. Н – чу дали подписать завещание, когда он был в послеобморочном состоянии. Софья Андреевна при этом сказала: «Они (Душан Петрович и Григорий Михайлович) могут показать, что в таком состоянии Л. Н. не мог написать завещания».
А. Л. Толстая . Из воспоминаний. Числа 12 октября возобновились разговоры о завещании. То, что мать рассказывала всем окружающим в связи с обмороком отца, было так ужасно, что не хотелось бы подробно на этом останавливаться. Она говорила, что, если отец написал завещание, его можно будет опротестовать, доказав, что у отца слабоумие. Она то и дело вбегала в его комнату, становилась на колени, укоряла его, угрожала, умоляла его уничтожить завещание, целовала его руки.
Л. Н. Толстой в записи Д. П. Маковицкого от 20 октября 1910 г. «Надо быть к тому готовым, что сын ваш пожелает жить другой жизнью. Я советую вам этого ожидать. Ошибка, когда мы желаем устраивать жизнь других людей, даже своих детей. В числе всех суеверий, от которых страдает человечество, есть устроительство других людей, на основании которого существует государство, всякое правительство, социально-революционное устроительство и даже до малейших подробностей – устроительство своих детей. Надо стараться быть свободным от желания устроить других. Если я сильно желаю устроить, я легко подпадаю соблазну устроить насилие. Желать быть свободным от желания устроительства».
13 октября
Мысль о самоубийстве назревает вновь, и с большей силой, чем раньше. Теперь она питается в тишине. Сегодня прочла в газетах, что девочка пятнадцати лет отравилась опиумом и легко умерла – заснула. Я посмотрела на свою большую стклянку – но еще не решилась.
Жить делается невыносимо. Точно живешь под бомбами, выстреливаемыми господином Чертковым, с тех пор как в июне Лев Ник. побывал у него и совсем подпал под его влияние. «Il est despote, c’est vrai» [86] , – сказала мне про него мать его.
И вот этим деспотизмом порабощен несчастный старик, а притом когда еще в молодости он писал в дневнике, что, быв влюблен в приятеля, он, главное, старался ему понравиться и не огорчить его, что на это он раз потратил в Петербурге восемь месяцев жизни… Так и теперь. Ему надо нравиться духовно этому идиоту и во всем его слушаться.
И вот началось с того, что этот деспот отобрал все рукописи Льва Ник – а и увез к себе в Англию. Затем отобрал дневники, которые я вернула (пока в банк) ценою жизни. Потом он задерживал у себя, сколько мог, самого Льва Ник – а и наговаривал и в глаза и за глаза на меня всякие злые нарекания, вроде что я всю жизнь занимаюсь убийством моего мужа, – что он и сказал сыну Льву.