Любовь и французы
Шрифт:
«Брак оказывает целительное воздействие на нравственность, а также предупреждает преступления. Шестьдесят из каждых ста преступников — холостяки. Разве Фодере не писал, что все непристойные книги, более всего подходящие для развращения юношества, вышли из-под пера холостяков? Разве не говорил великий Монтескье, что “чем больше холостых людей, тем меньше верности в супружестве”?»
В заключение доктор Гарнье присоединяется к Бальзаку, советуя своим женатым читателям остерегаться холостяков. Они — враги супружеской любви, говорит он, и поэтому их нельзя принимать у себя в доме. «Будьте осторожны! Берегитесь холостяков, будь то штатские, военные или члены религиозного ордена. Все они представляют собой угрозу».
В
В 1882 году анархист Элизэ Реклю {244} «благословил» свободный брак своей дочери. Буржуазные условности душили женщин, брак и любовь. Единственным выходом из положения казалась полная и абсолютная свобода. Спустя сто лет после Революции люди в делах любви не то что не продвинулись вперед, а, наоборот, потеряли то, что было ими завоевано.
Глава 4. Конец века
Конец столетия... Как переменилась жизнь! По улицам Парижа с грохотом катят омнибусы, предоставляя молодым людям достаточно времени, чтобы обмениваться нежными взглядами в долгих, тряских поездках. (Дьявольские возможности этих путешествий в разношерстной компании сразу отметили ханжи.) Изобретен велосипед, и юные леди в широких шароварах по воскресеньям после полудня уезжают кататься со своими приятелями, к ужасу остающихся дома дуэний.
Зарождается Монмартр. В кафе с варьете в моде романсы: Время сирени, Время вишни... Иветта Гильбер — в зеленом атласе и длинных черных перчатках, дерзкая и язвительная... Мулен-Руж — черные чулки и пена юбок, канкан, кадриль... Мане пишет любовников, катающихся на лодке по Сене, не верящий в любовь Тулуз-Лотрек ищет свои модели в мюзик-холлах и борделях, Ренуар — в театре, Дега — в балете...
Все эти очаровательные женщины с осиными талиями были туго затянуты в корсеты. {245} Корсетницы стали выставлять свои изделия в витринах, и вид этих страшно таинственных предметов заставлял трепетать юных collegiens [269] , когда они возвращались домой из унылых классных комнат своего лицея. Должно быть, мальчишки, застыв перед магазином, давали вволю разгуляться своему воображению: белые корсеты, черные корсеты, с их дьявольской аурой роскоши и опьяняющим ароматом, который, казалось, неким таинственным образом просачивался сквозь стекло витрин. Хотя корсеты казались такими стойкими защитниками женской добродетели, множество их попадало в бюро находок после того, как те были извлечены из кустов в Булонском лесу или обнаружены на сиденьях кэбов. {246}
269
ученики коллежа (фр.)
Платья были длинными, а нижние юбки — многослойными, пышными и распаляющими воображение. В дождливые дни мужчины, сидя на террасах кафе, не отводили глаз
Это была эпоха вуалей, и считалось, что у поцелуя через вуаль восхитительный аромат. Ванны по-прежнему были роскошью, и скромные женщины не снимали сорочек, даже принимая ванну совершенно одни. Ванные комнаты были в немногих домах.
«Живя у своих французских знакомых на авеню де Вильер,— писала мисс Безэм-Эдвардс,— однажды после полудня я услышала такой оглушительный грохот, шум и лязг на парадной лестнице, что в тревоге открыла дверь. “Это всего-навсего ванна мадам”,— с улыбкой сказала горничная, распахивая входную дверь пошире. Тут же в дом вкатилась огромная ванна, а следом за ней вошли слуги с бидонами воды и нагревательным аппаратом. Четверть часа спустя моя хозяйка нежилась, вытянувшись во весь рост в роскошной ванне, заплатив, полагаю, всего три или четыре франка за удовольствие, которому она предавалась большую часть второй половины дня». {247}
Мужчины носили усы и обращались с ними как с близкими друзьями — отращивали, холили, фабрили. Месье Бурнан рассказывает {248} , как один из его знакомых, красавец гусар, обладатель «Маркиза» — так он величал свои роскошные усищи, на которые уходила уйма времени и денег (на экзотические духи), в один ужасный день подпалил кончик уса щипцами для завивки. Вместо того чтобы немного укоротить усы, достигавшие внушительного размера, лейтенант предпочел сбрить их совсем — и был вынужден уйти в отставку, поскольку бритые лица в армии были запрещены. Вскоре после этого он умер от огорчения... В усах было нечто явно эротичное. Женщин они доводили до экстаза, и как никого — героиню написанного в форме письма к подруге рассказа Мопассана La Moustache [270] . Я не могу удержаться, чтобы не процитировать несколько пассажей:
270
«Усы»
«Право, мужчина без усов — уже не мужчина. Я не особенная поклонница бороды; она почти всегда придает неряшливый вид, но усы,— о, усы на мужском лице совершенно необходимы! Нет, ты и представить себе не можешь, до какой степени эта маленькая щеточка над губой приятна для глаз и... полезна для... супружеских отношений. <...>
О дорогая Люси, никогда не позволяй целовать себя безусому мужчине; его поцелуи совсем безвкусны, совсем, совсем! Про-падает вся прелесть, вся мягкость и... пикантность, да, пикантность настоящего поцелуя. Усы — необходимая приправа. <...>
А на шее! Да чувствовала ли ты когда-нибудь прикосновение усов к своей шее? Это ощущение пьянит, пронизывает судорогой, опускается по спине, сбегает к кончикам пальцев, заставляет извиваться, подергивать плечами, запрокидывать голову; хочется и убежать, и остаться; это восхитительно волнующе! Упоительно!
К тому же... но, право, я не решаюсь... Любящий муж — любящий, что называется, как следует — умеет находить уйму таких местечек для нежных поцелуев, таких уголков, о которых сама бы и не подумала. Так вот, без усов и эти поцелуи очень много теряют во вкусе, не говоря уже о том, что они становятся почти неприличными! Объясняй это как знаешь! Что касается меня, то я нашла этому следующее объяснение. Губа без усов кажется голой, как тело без одежды, а ведь одежда всегда нужна — хоть в самом небольшом количестве, а все-таки нужна! <...>