Любовь и французы
Шрифт:
«Что за богохульство,— восклицает он,— использовать слово «любовь» в связи с продолжением рода! Любовь — это соответствие между жизненными потребностями и чувствами, и супружеское счастье есть результат совершенного согласия душ между мужем и женой. Чтобы быть счастливым, мужчина должен подчиниться определенным правилам чести и деликатности — он должен любить искренне, ибо ничто не может устоять перед истинной страстью. Но быть страстным — значит испытывать постоянное желание. Можно ли продолжать желать свою жену?» На этот вопрос, когда-то поднимавшийся на судах любви, Бальзак отвечает «да». «Утверждать, будто невозможно продолжать любить одну и ту же женщину,— говорит он,— столь же абсурдно, как говорить, что знаменитому скрипачу нужно несколько скрипок, чтобы сыграть прекрасную мелодию. Любовь — это поэзия чувств. Это ключ ко всему, что есть великого в жребии мужчины. Она либо возвышенна, либо ее нет вовсе».
Изложив свой возвышенный идеал, Бальзак спускается
Комментируя тогдашние нравы — множество подкидышей, брошенных состоятельными людьми, множество несчастливых браков и измен,— Бальзак призывает к реформе института брака и изменению статуса женщин. У мужчин, похоже, никогда не хватало времени на то, чтобы как следует поразмыслить о браке, и на то, чтобы дать образование девушкам. История — это ряд потрясений: феодальные войны, крестовые походы, Реформация, Империя. На протяжении всех этих столетий женщина находилась во власти обстоятельств и мужчин, она не была хозяйкой ничему, даже собственному телу, поскольку ее продавали и выдавали замуж против ее воли, в угоду могущественной власти родителей. Было бы лучше отменить приданое и заставить людей с уважением относиться к браку. «В настоящее время,— пишет Бальзак,— брак суть контракт, по которому мужчины молчаливо соглашаются между собой придать страсти больше тайны, больше благоухания, больше пикантности. Нас больше волнует безупречность прошлого женщины, чем ее счастье в будущем. Образование, которое дают наши пансионы для девочек, никуда не годно; эти заведения похожи на серали, из которых девицы выходят невинными, но это, однако, не означает, что они целомудренны. Женщина, получившая то же образование, что и мужчина, имеет больше возможностей сделать счастливым своего мужа и самое себя, но такие женщины столь же редки, как и само счастье».
Затем Бальзак переходит к практическим брачным советам, предполагая, что женщина пребывает в полном неведении (мы видели, как заботливо родители оберегали дочерей от любых знаний из области любовных отношений) и что мужчина, на котором лежит ответственность за ее сексуальное воспитание, должен сформировать ее, как Пандору {233} , но для этого муж обязан в совершенстве владеть своими чувствами и не забывать изучать каждый трепет тела партнерши — «музыкального инструмента», такого нежного и хрупкого. Он должен учиться вызывать ответное чувство. Брак никогда не должен быть насилием. Гений мужа состоит в том, чтобы улавливать различные оттенки возбуждаемого им наслаждения, развивать их и давать им оригинальное выражение.
Это искусство — разврат, подчеркивает он, если применяется двумя не любящими друг друга людьми, но ласки, к которым побуждает людей истинная любовь, никогда не бывают похотливыми. Честь мужа, равно как и его собственные интересы, побуждает его никогда не прибегать для получения собственного удовольствия к тем способам, к которым он не имеет таланта вызвать желание у жены.
У каждой ночи должно быть свое особое меню наслаждений. В браке необходимо постоянно остерегаться всепожирающего чудища, именуемого силой привычки. Обращайтесь с вашей супругой так, как обращались бы с министром, от которого зависит исполнение ваших самых заветных честолюбивых надежд.
Опасаясь, возможно, что его благоразумные советы, приобретающие заметное сходство с проповедью, нагонят зевоту на современников, Бальзак берет тон менее нравоучительный. «Средний брачный возраст мужчины в наши дни,— пишет он,— тридцать лет. Но возраст самых неистовых желаний и страстей — двадцать лет. Это значит, что в течение десяти самых восхитительных лет своей жизни, когда мужчину возбуждают его юность и пылкость, он не может утолить расшатывающую все его существо страстную жажду любви. Этот период составляет шестую часть каждой человеческой жизни. Таким образом, мы должны признать тот факт, что, по крайней мере, одна шестая часть нашего мужского населения, и при этом наиболее энергичная, постоянно пребывает в напряженном состоянии и представляет собой общественную опасность».
Ознакомив читателя с перечнем впечатляющих данных статистики, Бальзак объявляет о существовании колеблющегося множества приблизительно в 150 тысяч незаконных страстей в год. Из этого он делал вывод о том, что опасно вводить «подходящих» холостяков в дом, который надлежит ограждать от любовников.
Откажитесь от всяких диванов, соф и прочих подобных предметов мебели. В них таится погибель. «Я никогда не мог без страха глядеть на них — мне всегда казалось, что это дьявол стоит здесь, с его рогами и раздвоенными
Чуланы всякого рода должны быть заколочены досками. Берегитесь драпировок вокруг постели. Свадьба Фигаро предостережет вас от того, чтобы устраивать комнату вашей супруги на первом этаже. Помните, все холостяки похожи на Керубино. Камины должны быть снабжены решетками, чтобы перекрыть все возможные выходы, даже если вам придется снимать их каждый раз, когда нужно будет почистить трубу. Что касается кровати — это предмет, о котором следует проявить тщательную заботу. Ни в коем случае не занавешивайте постель тяжелыми драпировками — выбирайте только прозрачные и легкие. Бонапарт, проявлявший в делах такого рода вопиющую вульгарность, утверждал, что как только муж и жена обменялись «своими душами и своим потом», ничто — даже болезнь — не должно их разделять. Бальзак согласен с императором в том, что постель, составленная из двух отдельных кроватей,— угроза для супружеского счастья и что использовать ее позволительно только парам, прожившим вместе не менее двадцати лет и к тому же страдающим от катара. Он слышал о людях, у которых две кровати, составлявшие супружеское ложе, были снабжены колесиками, что позволяло супругам, когда они ссорились, отодвигаться друг от друга, но сам он такую систему не рекомендует. Первобытные люди, размышлял писатель, обладали преимуществом перед своими цивилизованными потомками: они занимались любовью там, где хотели, в местах восхитительно поэтичных — поросших мхом оврагах, лесистых долинах... редко — в глубине своих некомфортабельных пещер. Современный человек выдумал смехотворное понятие о любви в строго определенное время. «Монашескому уставу оказалась подчиненной капризнейшая в мире вещь, непостояннейшее из чувств, основанное на внезапных озарениях, очарование которого заключено в непредсказуемых порывах! Так можно подавить все, что есть благородного и непосредственного в человеческих отношениях».
В сороковых годах любовь стала революционной. Vesuviennes в шлемах составили конституцию, включавшую в себя пункты о наказании неверных мужей {234} , об обязанности вступления в брак для всех женщин, достигших двадцати одного года, и мужчин, достигших двадцати шести лет, а также участия мужей в домашнем труде; этот необычный проект с треском провалился. Всего одиннадцать женщин нашли в себе смелость подписаться под ним, и ни один мужчина не откликнулся на красноречивый призыв социалиста и бывшего депутата Каде, выразившего возмущение «тиранией, неблагодарностью и несправедливостью, которые обрекают на бедность, непосильный труд и невежество больше половины французских женщин». На заседаниях Женского клуба, организованного примерно в то же время, сторонников его идей бывало меньше, чем критиков. На состоявшемся в ноябре 1848 года банкете прозвучал сердечный тост за «братство мужчин и женщин», но, как правило, над подобными теориями посмеивались. Республиканские идеи приносили свои плоды — но только в обществе; они не смогли пошатнуть патриархальную основу, на которой веками строились отношения в семье. Однако все больше и больше писателей и мыслителей размышляли над проблемами человеческих отношений, которых Революция так и не разрешила. Их исследования показали, что женщины, несомненно, принадлежат к числу эксплуатируемых, и социальные философы принялись спорить по поводу их роли и предназначения в обществе и в жизни.
Что касается любви, то как революционеры, так и сторонники традиционных воззрений неизбежно притягивали ее за шиворот к этим прениям. Невозможно привести здесь хоть что-то похожее на исчерпывающий список всех изобретенных в то время систем, но все нижеследующее дает читателю представление об основных тенденциях.
Основатель позитивизма Огюст Конт {235} относился к женщинам сентиментально — причиной тому была его любовь к Клотильде де Во — и полагал, что любящей паре не хватит всей жизни, чтобы близко узнать друг друга. Он выступал за моногамию, нерасторжимый брак, и считал, что место женщины — дома, на домашнем пьедестале. Социалист Этьен Каде протестовал против приданого, требовал брака, который бы основывался на любви и взаимном уважении супругов, восстановления развода и предоставления женщине права самой выбирать жизненное поприще. (Он ратовал за то, чтобы изобреталось больше машин, способных облегчить женский труд.) Не нашедшая счастья в браке Флора Тристан {236} в 1837 году послала в парламент петицию с просьбой вновь разрешить разводы. По ее мнению, идеальный брак — это «сотрудничество, в котором оба партнера работают и помогают друг другу, не ставя никаких вопросов о первенстве, в атмосфере взаимного уважения». Виктор Консидеран {237} , оказавший влияние на Маркса и Энгельса, также критиковал «браки, низведенные до уровня финансовых сделок».