Любовь и горы
Шрифт:
Гейл метнула на него сердитый взгляд:
– В этом случае ты чувствуешь, что я не справлюсь, и ты обращаешься со мной как с ребенком?
– Да нет же, Гейл.
Она поехала бок о бок с ним.
– Тогда в чем дело?
Он понизил голос:
– Гейл, я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, ясно? Иногда лошади становятся пугливыми, запутываются в поводьях или цепляются ногами за корягу в воде. Иногда бывает трудно преодолевать течение. У тебя не такие большие навыки в этом деле, и я хотел бы быть рядом.
По ее глазам он понял, что не убедил ее.
– А как насчет Шелби, ты ей тоже
– Шелби поопытнее тебя, а с Маком она без меня разберется. У нее своя голова.
– У меня тоже своя голова.
– Ты, Гейл, будешь делать то, что я скажу тебе.
Ситуация выходила из-под контроля. Что, она не понимает, что он делает это ради ее блага?
– Самое лучшее для тебя – сесть рядом со мной.
– Самое лучшее для меня – то, что я сама выберу. Я переправлюсь на Роузи. Я справлюсь сама!
Его охватила тревога. Нет, он должен уговорить ее.
– Гейл, ты не представляешь, как это опасно.
Она придержала Роузи.
– Я скажу тебе, что я так не думаю, – выпалила она. – Я думаю, что не знаю тебя и наполовину. Ты думаешь, я не справлюсь там, где другие справляются? И ты не считаешь, что я смогу сама принимать решения. Тебя вообще не интересует мое мнение.
Ее слова обжигали его, как порывы холодного северного ветра. Он уже не слушал, о чем она возмущенно говорила. Он понимал, что она искала внешнего повода. А на самом деле взорвалась потому, что интуитивно чувствовала: он так и не обрел внутренней уверенности. С одной стороны – он не хотел понимать ее, с другой – он так и не обрел ясности, определенности. В самом деле, чего он боялся? Жизнь, лишенная колорита, вдали от цивилизации, вряд ли годилась для такой женщины. Он думал об этом сто раз. Его нерешительность оскорбляла ее. И как сейчас она не хотела слушать его доводов относительно опасности на переправе, так же, вероятно, она не хотела учитывать другие моменты.
Он попытался еще раз:
– Гейл, пересекать вздувшуюся от дождей реку опасно даже для меня, хотя я делал это много раз. Могут возникнуть неожиданные проблемы, ты же не занималась выездом лошади и потому должна находиться с кем-нибудь, кто тебя подстрахует и обеспечит благополучную переправу.
– Ты думаешь, мне нужна нянька?
– Нет, Гейл, не думаю. Ты, конечно, можешь совладать и с рекой, и со мной. Жизнь тяжела, полна трудностей, и мне бы хотелось помочь тебе, особенно сейчас. Тебе еще многое предстоит, Гейл, мужайся.
Вдруг он понял, что говорит о другом. И она поняла это. У нее от боли перехватило горло. Она вся задрожала от его взгляда. Он бросал ее, как старый башмак. Не подавая виду, она сжала кулаки и выпрямилась в седле.
– Я знаю, Билл, почему ты морочишь мне голову: ты нервничаешь из-за моего отъезда. Это так?
Он отрицательно покачал головой, но Гейл почувствовала, что он смущен.
– Я не понимаю, о чем это ты.
– Понимаешь, – возразила она, – если мы расстанемся сейчас, то это будет проще. Не так тяжело, как потом, когда привыкнем. У тебя другие планы. Правильно?
– Гейл, это не так.
– Очень даже так!
– Я уже сказал тебе. Я хочу, чтобы ты была в безопасности.
– В самом деле? Какая трогательная забота!
– Гейл, прекрати. Я боюсь, что ты не справишься.
– А
– Да, верно. – Он осуждающе посмотрел на нее.
Гейл бросила на Билла долгий прощальный взгляд, жгучая боль душила ее.
– Покажи мне дорогу к Элк-Парку, – потребовала она, – теперь, Билл, тебе не нужно бояться за меня, потому что я уже отправляюсь.
Билл стал будто каменный. Она ничего не прочитала на его лице. Ладно, она докажет ему, чего стоит. И что может, хотя у нее в конечном счете есть профессиональный навык, это бессмысленно. Будь что будет.
Он показал рукой:
– Держись на запад, езжай по солнцу, не теряй его из виду.
– Отлично. – Гейл натянула поводья и пришпорила лошадь. Не думая о последствиях, она пустила кобылу рысью и направилась на запад вдоль реки. Она не осмелилась оглянуться. Ей показалось, что Шелби позвала сзади, но слов она не расслышала, в голове у нее царила сумятица, и единственное, о чем она подумала, – что выглядит последней идиоткой.
За последние два часа Билл не один раз обругал себя дураком. Он не мог себе ответить, почему он впустую потратил столько времени, надеясь на то, что она вернется. Конечно, не в ее характере было совершать необдуманные поступки, – он представлял, что она достаточно благоразумна. Но в то же время объяснять все с точки зрения благоразумия было бы глупо.
И где ее черти носят?
Он подумал, что она вернется при первых раскатах грома или по крайней мере при первых вспышках молнии на небосклоне.
Черт возьми, он никак не ожидал, что она отправится одна. Сам он оказался глупцом. Как мог он так себя вести? Он желал позаботиться о ней, но был так неуклюж в проявлении своей заботы, что все вышло по-идиотски. В самом деле, не могла же она читать его мысли? Она-то, как всегда, была естественна в проявлении своих чувств. Но теперь между ними лежала пропасть непонимания. Ну, допустим, ей удастся добраться до Элк-Парка. А потом? А потом она отправится в Кентукки – и действительно исчезнет из его жизни. И это ей удастся. Тогда они оба останутся несчастливыми до конца дней своих. Вот теперь он по-настоящему испугался. Она будет доказывать свою правоту. Но самое главное – она одна в горах – не давало ему покоя. Она понятия не имела об опасности, которая, возможно, подстерегала ее. Он сделает хотя бы попытку подстраховать ее, пусть она злится и выдумывает обиды – это уже не имеет никакого значения.
Гроза еще громыхала, а Билл еще не нагнал Гейл по следу. Он знал, что земля, пропитанная дождем, хорошо сохранит отпечатки лошадиных копыт. Если бы он наткнулся на ее след, это означало бы, что он движется куда нужно. Его зоркие глаза искали какой-нибудь знак, указывающий на то, что она уже была здесь.
Ему было плохо. Сердце будто разрубили на две половинки. Угрызения совести точили его душу. Дернув за поводья, он заставил лошадь остановиться и разогнул уставшую спину. Билл был уверен, что теперь она оставит его. Ну что ж. Действительно, может, и к лучшему. Он найдет и проводит ее и вернется на свое ранчо. Билл думал, что уже ничего нельзя изменить.