Любовь и золото
Шрифт:
На окровавленном снегу белело безмятежное, прекрасное лицо Кати.
— А-а-а-а-а!.. — длинно и хрипло завыл Никита, стиснув кулаками лицо. — А-а-а-а-а…
К нему тут же бросились люди, окружили, запричитали разноголосо.
— Пустите меня! Это я, это я их убил! — кричал Никита. — Убейте меня, это я! Я!!!
Но на самом деле никто не слышал этих слов. Только рык, вой, стон…
Что было дальше, Никита помнил смутно. Кажется, его отвезли в больницу, кажется, сделали какой-то укол. Кажется, он все время пытался признаться в своем злодеянии, но его никто
Ощущение реальности вернулось к нему, когда он очутился на улице, целенаправленно шагая к Сухаревской площади.
Вот и знакомая дверь квартиры, где происходили конспиративные собрания.
Дверь была почему-то не заперта. Никита вошел внутрь и остановился. В квартире царил полный беспорядок. Мебель была перевернута, ящики выдвинуты, обивка стульев и диванов разрезана.
Услышав звуки в соседней комнате Никита поспешил туда. В ящиках комода, стоящего в углу, суетливо рылся Зяма Синявский.
Подняв голову от каких-то бумаг, он расплылся в улыбке.
— А-а, Никитушка! Здравствуй-здравствуй… Вчера обыск был. Всех товарищей арестовали. Только я вот чудом спасся. А у тебя как? Слышал я от мальчишки-газетчика, что губернатору удалось избежать карающей руки пролетариата. Еще он сказал, что пострадал какой-то профессор с дочерью. Это правда?
Никита не ответил.
— Ну ничего, ничего. Профессоров тоже надо истреблять, потому что они своей буржуазной наукой затуманивают головы…
Никита приподнял его за грудки и припер к стене. Ноги Зямы болтались в воздухе.
— Это была моя невеста!.. Понимаешь?
Зяма сокрушенно покачал головой:
— Ай-яй-яй, горе-то какое…
— И в этом виноват ты! Ведь это ты дал мне бомбу!!!
— Какую бомбу? — Продолжая висеть, Зяма чуть склонил голову набок и хитро прищурил глазки.
— Ах ты… — чуть не задохнулся от гнева Никита. Он уже сжал кулак, чтобы нанести Синявскому удар в челюсть, как вдруг почувствовал сильный толчок в бок.
Никите повезло — револьверная пуля, посланная Зямой из кармана пиджака, прошла мимо, задев лишь край одежды.
Никита что было силы ударил Зяму в лицо, а когда Синявский упал, несколько раз пнул его в ребра. Зяма скукожился на полу, прикрыв голову руками, и не подавал признаков жизни.
Никита не знал, что ему делать дальше. «Застрелиться, надо застрелиться…» — думал он, вертя в руках небольшой револьвер системы Кольта, тускло поблескивающий вороненой сталью.
Через несколько минут лежащий на полу Зяма зашевелился, посмотрел краем глаза на сидящего в углу Никиту, потом как ни в чем не бывало поднялся и отряхнул брюки.
— Имей в виду, я этого так не оставлю. Сегодня же сообщу полиции о факте побоев, — сказал он и подошел к Никите — А теперь отдай револьвер.
Никита спрятал кольт в карман.
— Я надеюсь, — продолжал Синявский, — ты понимаешь, что я один знаю истинного виновника сегодняшнего взрыва. И, как законопослушный гражданин, могу сообщить властям об этом. Отдай револьвер!
На этот раз он получил такой удар, что пролетел через всю комнату, стукнулся о край дивана и рухнул на пол.
Во время падения
Это могло значить лишь одно — то, что Зяма Синявский был провокатором, внедренным полицией в среду социалистов.
Никита бросил бумажку на безжизненное тело Зямы и вышел за дверь.
…Вечером того же дня Никита уже сидел в купе второго класса поезда, который двигался в сторону родного Спасска. Решение ехать домой возникло потому, что других направлений Никита просто не знал.
Чувств не было, была боль, было почти сумасшедшее желание броситься прямо в черное окно, чтобы разбить голову о проносящиеся мимо окон вагона телеграфные столбы.
— Прости меня, Катенька, прости меня, любимая…
Никита заплакал.
Впервые за весь этот безумный длинный день к нему вернулось хоть какое-то чувство.
Этим чувством было отчаяние.
Глава 19. Вагон сладостей
Раньше в школе номер два был тир для стрельбы из малокалиберной винтовки. Он располагался в полуподвале, рядом с зимней раздевалкой. Но совсем недавно, после сильнейшей грозы, когда за один только день на спасскую землю обрушилось чуть ли не годовое количество осадков и речка Савранка вышла из своих берегов, тир затопило водой, и его закрыли, ввиду дороговизны ремонта и отсутствия мастеров.
— Вот где мы создадим наш музей, — сказал Вадиму Николай Иванович, когда они открыли амбарный замок и оказались в темном, затхлом помещении, наполненном комариным писком — воду так и не откачали, и подвал за пару месяцев успел превратиться в настоящее болото.
— Только поработать придется… — Вадим зажал пальцами ноздри. — Вдвоем не справимся…
— Должны справиться, — уверенно произнес Бобров, выхватывая лучиком карманного фонарика плавающие в мутной воде мишени. — Ну и разруха…
Директор школы полностью поддерживал идею учителя истории, но лишь разводил руками — мол, фондов нет, область совсем не выделяет средств. Бобров обивал пороги кабинетов горкома партии, там обещали помочь, однако работники коммунальных служб указания властей выполняли с большой неохотой. К апрелю восемьдесят первого года по благоустройству подвала не было сделано ровным счетом ничего — вода все еще доходила до колен, а популяция комаров увеличилась в несколько раз.
Вадим и Николай Иванович не отчаивались и потихонечку собирали материалы для будущего музея. У них уже имелись и первые экспонаты — та самая иконка Иоанна Воина в серебряном окладе, найденная невдалеке от дома, медные плошки и безделушки эпохи древних славян (подарок добрых археологов) и куча фотографий, цветных и черно-белых, навеки запечатлевших исторические раскопки в огороде Кротовых.