Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания

Гофман Виктор Викторович

XI. НЕ ПОНЯЛА

О ты, лукаво обманувшая Мою доверчивую нежность, Лучистой сказкою мелькнувшая И утонувшая в безбрежность! Ты поняла ль? Ты поняла ль? Любви доверчивой томленья? В одном тягучем опьяненьи С восторгом слитую печаль? Не поняла моей ты нежности, Моею не прониклась страстью, Когда лукавою небрежностью Смутила ласковое счастье. Ах, все равно. Мне все равно, — Иди теперь, куда ты хочешь. — Грустишь ли ты или хохочешь, Или забыла все давно… Я принимаю неизбежное, Но не хочу тебя я видеть. О, моя маленькая, нежная, О, как могла ты так обидеть… 1903

XII. ПОСЛЕ ПЕРВОЙ ВСТРЕЧЕ

После первой встречи, первых жадных взоров Прежде невидавшихся, незнакомых глаз, После испытующих, лукавых разговоров, Больше мы не виделись. То было только раз. Но в душе, захваченной безмерностью исканий, Все же затаился ласкающий намек, Словно там сплетается зыбь благоуханий, Словно распускается вкрадчивый цветок… Мне еще невнятно, непонятно

это. Я еще не знаю. Поверить я боюсь. Что-то будет в будущем? Робкие приветы? Тихое ль томленье? Ласковый союз? Или униженья? Новая тревожность? Или же не будет, не будет ничего? Кажется, что есть во мне, есть в душе возможность, Тайная возможность, не знаю лишь — чего. 1903

III. ОЗАРЕННОСТЬ (1903-1904)

I. МИРАЖ В ГОСТИНОЙ

Когда Вы двигаетесь мерно По шелестящему ковру, Всегда бледна, как свет неверный, Как свет неверный поутру, Мерцают Ваши бриллианты, Чуть дышит бледность на лице, — Тогда Вы кажетесь инфантой В каком-то замкнутом дворце. Где вечно спущенные шторы Неколыхающихся пряж, Где замирают разговоры, Как потухающий мираж. Где строй остроконечных башен Воздвиг грозящие зубцы, Где мрак палат высок и страшен, Где притаились мертвецы… Как жутки древние портреты Всех, кто здесь властно обитал, Скелеты, чьи-то силуэты Дрожат в бездонностях зеркал, Там вечно кто-то правит брашна. — Ах, отводя пугливый взгляд. Мечтать так сладостно и страшно Во мгле покинутых палат. В них все звенит, как сновиденье. Все совлекается в мираж. О, как люблю я обольщенья, Тоскующий и юный паж! Я каждый день скрываюсь в шторах, И жду мучительно, пока Я не заслышу тихий шорох Ее шагов издалека. Всегда бледна и молчалива., Как свет неверный поутру, Она проходит горделиво По шелестящему ковру. Но раз, увидя взор унылый И как я следовал дрожа, Она задумчиво спросила, Спросила бедного пажа. С улыбкой ласковой и бледной, Взор затенившей, как вуаль, Она шептала: «Бедный, бедный, Скажи мне всю твою печаль. Зачем грустишь уединенно, И на щеке твоей слеза?» Остановилась у колонны, Подняв прекрасные глаза. – «Как в каждой грани бриллианта Весь блеск созвездий заключен, Так в вас, инфанта, в вас, инфанта, Весь мир мой чудно воплощен. Ах, ваша тихая лилейность — Свет возникающего дня. Моей мечты благоговейность Вся жизнь отныне для меня. Всю жизнь держать вам бриллианты, За вами следовать, молю… Инфанта, гордая инфанта Я вас беспомощно люблю!»… Остановились у колонны. В коврах и шторах все мертво. Задумчиво и потрясенно Она глядела на него… ………………………… Ах, мир мечтательно-неверный Над сердцем празднует игру, Когда Вы двигаетесь мерно По шелестящему ковру.

II.Valse masquee

1

Серебристые волны журчат и звенят. Это – вальс! Это – вальс опьянительный!.. – Как блестит ваш наряд. Но задумчивый взгляд, Отчего он тревожно-мучительный? Отчего вы тем взглядом в меня так впились, Что становится мне неуверенно?.. Серебристые волны звеня разлились, — Это — вальс перепевно-размеренный. Что ты здесь все скользишь, наблюдательный мак, И глядишь, и блестишь диадемою? О, блистательный мак, я сегодня твой враг, Я журчащей пленен хризантемою, А еще меня тянет в шуршащий камыш Поплескаться вот с теми наядами. Ты ревниво дрожишь, горделиво молчишь И грозишь оскорбленными взглядами… – Подымите платок. Вы сегодня мой паж. Нет, не надо, мой милый, единственный. Этот вечер – он наш! О, не правда ль, он наш, Этот вечер желанно-таинственный. Мы уйдем ведь потом? Мы пойдем в этот сад, Помнишь, в сад с вырезными перилами, Где, как шепчущий взгляд, тихо звёзды дрожат За дубами старинно-унылыми. – О, конечно, пойдем. Но упорной не будь. Ведь нельзя отстранить неизбежное. О, так дай же прильнуть мне на девичью грудь, Мне покорною будь, моя нежная. Неразрывней всех уз станет в миг наш союз. Серебристые нити завяжутся… Но зачем ты дрожишь, говоришь — я боюсь? Не так страшно все это, как кажется. Шелестят и скользят. Как красив их наряд. Кто в плаще там, картинно закутанный? Паутинные волосы бледных наяд Шаловливыми пальцами спутаны. Опьяняющий взгляд. Обжигающий взгляд. Ах, кружиться так сладко-томительно. Серебристые волны журчат, говорят. Это – вальс! Это – вальс опьянительный.

2

– «Предлагают вам выбор и трудный, Предлагают вам выбор цветы»… – Вьется вальс упоительно-чудный, Вальс торжественно-яркой мечты. – «Счастье страсти тревожной и душной Или счастие робких надежд?» И скользнуло вдруг что-то воздушно Из-под строго-опущенных вежд. — «О, сиятельный мак, вы коварны. Но не труден, не труден ответ. Счастье первых надежд лучезарно. Лучезарнее счастия нет. «Но желанный мне бред и безумье, Зажигающий ярко сердца. — Страсть, пьянящая страсть без раздумья, Без конца». Льется вальс упоительно-вольно, Льется вальс упоительно-юн. Звукам биться и сладко, и больно Меж задетых, взволнованных струн. Звукам виться просторно, просторно, Проскользая меж люстр и цветов, Приникая в волне разговорной Недосказанно-шепчущих слов.

III. В КОЛЯСКЕ

Заложили коляску. Подводят коляску. О, как радостен солнечный свет! Ты даришь своим детям прощальную ласку, Мимоходно-поспешный привет. Свои тонкие пальцы сжимая перчаткой И к груди прикрепляя сирень, Ты спешишь и дрожишь, и смеешься украдкой… О, как радостно в солнечный день! Вся шурша на ходу, ты идешь по тропинке, По зеленой тропинке в саду. Ты неверно скользишь в своей узкой ботинке, Точно робко ступаешь по льду. Заложили коляску. На крыльях коляски Отражается радужно свет. Ты восторженно щуришь блестящие глазки. — О, я знал, ты из рода комет. Потому ты так любишь безумье погони, Упоительность быстрой езды. Потому так дрожат твои черные кони, Сотрясают, кусают узды. Как и ты улыбаясь, немного встревожен, Полновесен, слегка неуклюж, Озираясь, в движеньях своих осторожен, За тобою садится твой муж. О, вы дружны и нежны. О, вы дружны и нежны. Но ведь ты, ты из рода комет. Почему ж ты не в небе на воле безбрежной, И не солнцу звучит твой привет? Разве можно комете быть пленной, быть пленной?.. Иль восторг перелетов забыт? Но послышался топот и звон быстросменный, Звон отточенно-острых копыт. Понеслись твои кони, твои черные кони. Все кругом, как и ты, понеслось. Голова твоя блещет в воздушной короне Развеваемых ветром волос. Ты глядишь, ты дрожишь, ты смеешься украдкой, На лету обрывая сирень. Уноситься так сладко. Уноситься так сладко В этот радостно-солнечный день!

IV. ВАСИЛЬКИ

Набегает, склоняется, зыблется рожь, Точно волны зыбучей реки. И везде васильки, – не сочтёшь, не сорвёшь. Ослепительно полдень хорош. В небе тучек перистых прозрачная дрожь. Но не в силах дрожать лепестки. А туда побежать, через рожь, до реки – Васильки, васильки, васильки. – «Ты вчера обещала сплести мне венок, Поверяла мне душу свою. А сегодня ты вся, как закрытый цветок. Я смущён. Я опять одинок. Я опять одинок. Вот как тот василёк, Что грустит там, на самом краю – О, пойми же всю нежность и всё, что таю: Эту боль, эту ревность мою». – «Вы мне утром сказали, что будто бы я В чём-то лживо и странно таюсь, Что прозрачна, обманна вся нежность моя, Как светящихся тучек края. Вы мне утром сказали, что будто бы я Бессердечно над вами смеюсь, Что томительней жертв, что мучительней уз – Наш безмолвный и тихий союз». Набегает, склоняется, зыблется рожь, Точно волны зыбучей реки. И везде васильки, – не сочтёшь, не сорвёшь. Ослепительно полдень хорош! В небе тучек перистых прозрачная дрожь. Но не в силах дрожать лепестки. А туда побежать, через рожь, до реки – Васильки, васильки, васильки!

V. МОРОЗ

О, не ходи на шумный праздник. Не будь с другими. Будь одна. Мороз, седеющий проказник, Тебя ревнует из окна… Зажгла пред зеркалом ты свечи. Мерцает девичий покой. Ты поворачиваешь плечи, Их гладя ласковой рукой. Смеясь, рассматриваешь зубки, Прижавшись к зеркалу лицом. Тебя лепечущие юбки Обвили сладостным кольцом. Полураздета, неодета, Смеясь, томясь, полулежа, В тисках упругого корсета, Вся холодаешь ты, дрожа. Тебе томительно заране В мечтах о сладком торжестве. – Вокруг тебя шелка и ткани В своём шуршащем волшебстве!.. Мороз ревнив и не позволит. Оставь лукавые мечты. Он настоит, он приневолит. Его послушаешься ты. Сердито свечи он задует. Не пустит он тебя на бал. О, он ревнует, негодует!.. Он все метели разослал! Уж он занёс просветы окон, Чтоб не увидел кто-нибудь, Как ты приглаживаешь локон И охорашиваешь грудь. О, уступи его причуде, Ты, что бываешь так нежна. О, не ходи туда, где люди. Не будь с другими. Будь одна. Ты знаешь, ведь и мне обидно, Что ты побудешь у других. Что будет всем тебя так видно Средь освещений золотых, Что будут задавать несмело Тебя, твой веер, кружева, Смотреть на ласковое тело Через сквозные рукава.

VI. ЧТО ЗНАЛИ ЦВЕТЫ

Une veillee.

Georg Bachmann

И вот отлетел оборвавшийся вздох. На лице ее — бледность и мрак. И цветут у ее холодеющих ног Лилия, роза и мак. И шепчет лилия; видела я, Как вчера прокралась она, радость тая. Сюда, где зеркал ослепляющий ряд, Бросить взгляд на свой бальный наряд. — Отчего ж его нет? Отчего ж он далек? Был так нежен тревожный упрек. Умерла она чистой, как лилии цвет, В непорочности девственных лет. Роза сказала: нет. Шепчет роза, бледнея: я знаю, зачем Целый день ее вид был так нем. О, я знаю, как жарко в полуночный час В ее губы другие впивались не раз. В эту ночь ни на час не сомкнула я глаз. Неотвязная музыка мучила нас… Вот сюда прокралась она, в дальний покой, Она и другой, молодой. Здесь томились они меж узорных ковров, Меж дыханий тлетворных моих лепестков. Но внезапно вскричав, она скрылась во мрак, Заглушая стыдящийся шаг. Нет! промолвил мак. Я вечной смерти мгновенный брат. Неведом людям мой аромат. Но я знаю, все знаю, мне видеть пришлось, У прекрасной я был между кос. Нынче утром, когда этот бал отзвучал, На прощальном пиру меж высоких зеркал, Сидела она, бледна и одна, Того, молодого жена. Был в зеркале странен померкнувший взгляд Я видал, в ее стиснутых пальцах был яд. А потом я видал в этих пальцах бокал, И он странно дрожал. Я видал. Я видал… Так лежала она. И был вид ее строг. В глазах – неподвижность и мрак. И цвели у остывших, неласковых ног Лилия, роза и мак.

VII. МОЕЙ ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

Когда я мальчик, не любивший, Но весь в предчувствиях любви, В уединениях вкусивший Тревогу вспыхнувшей крови, Еще доверчивый, несмелый, Взманенный ласковостью грез, Ненаученный, неумелый, Тебе любовь свою принес, Ты задрожала нужной дрожью, Ты улыбнулась, как звезда,— Я был опутан этой ложью, И мне казалось—навсегда. Мне нравились твои улыбки, Твоя щебечущая речь, И стан затянутый и гибкий, И узкость вздрагивавших плеч. Твои прищуренные глазки И смеха серебристый звук, И ускользающие ласки Слегка царапающих рук.