Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания

Гофман Виктор Викторович

XI. К БОГУ

Бог! Всемогущий Бог! Я здесь, трусливый и бессильный; Лежу, припав на камень пыльный, В бессменном ужасе тревог. – Бог! Всемогущий Бог! Я прибежал к Тебе, неверный, Чтобы в отчаянье упасть, Когда почуял, Непомерный, Твою губительную власть. Среди разнообразных шумов, Служа угодливой судьбе, Метался долго я, не думав В своём безумье о Тебе. И вот теперь несу я, мерзкий, Тебе позор своих скорбей. О, как я мог, слепой и дерзкий, Идти без помощи Твоей! Смотри, я грудь свою раскрою – Ты – Справедливый, и рази. Я здесь лежу перед Тобою И в униженье, и в грязи… Но Ты услышишь вопль постыдный И Ты ответишь на него… Или меня совсем не видно Оттуда, с трона Твоего?.. Царь! Лучезарный Царь! Услышь же крики и моленья. Смотри, в каком я униженье, – Продажно-ласковая тварь… Царь! Лучезарный Царь!

VI. ОСТРОВ РУСАЛОК

I. ОСТРОВ РУСАЛОК

Alfred Tennyssonn

Мы видели остров русалок

над пурпурной, над бурной волной. — «Приди же, приди, мой желанный!» — несказанной рыдая мольбой. Срывалось, томя, опьяняя с приотворенных, жаждущих губ. Русалка, как небо нагая, пробиралась на черный уступ. Другие висели и бились меж зигзагов обрывной скалы. И в пляске пьянящей кружились, словно чайки морские белы. Прибои звеня разбивались об их бедра и белую грудь. — «Мы все здесь погибнем!», воскликнув, я в обратный направился путь. 1903. 1 августа

II. ТЫ – РУСАЛКА

Ты – русалка, русалка, я знаю давно, Я в глазах у тебя увидал В глубине, где темно, моря скрытое дно И волны набегающий вал. Я недаром видал, как из темных волос Выбирала обрывки ты трав. В них узорчатых раковин много вплелось, К кольцам кос твоих страстно припав… Оттого-то в тебе все капризный порыв И желанья твои так вольны, Оттого-то твой смех так певуч и красив, Точно плеск рассеченной волны… Ты — русалка, ты моря коварная дочь — Я недаром тебя стерегу, Весь дрожа, чуть дыша уж не первую ночь, Стерегу на морском берегу. Я видал, ты, плескаясь, плыла между скал, Озаренная блеском ночным, И мечтательный месяц влюбленно дрожал, И улыбкой менялась ты с ним. Я видал, как вчера заблудившийся челн Ты схватила, неслышно приплыв, И смеясь, отдала его прихотям волн, И разбил его бурный прилив. Как обманные ты зажигала огни, Там, где бездна черней и страшней. Шли туда корабли и погибли они, Под ударами острых камней. Как манила прохожих призывами глаз, Содраганьем порывистых плеч, Чтоб затем за собою в полуночный час Их в пучину морскую увлечь. Чтобы там их ласкать, чтобы там их терзать Погубить, утопить, задушить, Чтобы лунною полночью выплыть опять, Чтобы снова прохожих манить… Ты меня не зови, ты меня не мани: Без того я пойду за тобой. Переливчатым смехом победно звени! О, русалка, русалка, я твой! Я пойду за тобой в глуби темных морей — Не боюсь я подводной глуши. Если хочешь убей меня лаской своей. Истерзай, утопи, задуши! О, коварного моря коварная дочь, О, русалка с блестящей косой, Я теперь уже твой, ибо в эту же ночь Я пойду, я пойду за тобой! 1902. Июль

III.ЗОВ РУСАЛКИ

Gеorg Bachmann

Русалка поет, приди, приди, Все забудь и приди отдохнуть на груди. О, навеки забудь, навсегда удали Упоенья, волненья и грезы земли. Здесь так сладко скользить в перебоях волны, Здесь в жемчужных покоях — жемчужные сны. Обжигающий луч не проникнет сюда, Не проникнет сюда, никогда. О, ты мой навсегда! О, приди же ко мне! Гаснет день в вышине, видишь, тень на волне. Всю ночь мы будем друг друга ласкать, Будут губы мои… обжигать. Эти губы бледны, эти губы как лед, Оттого поцелуй их пронзает и жжет… На влажных грудях, опьянен, ты уснешь. О, оставь же свой страх, ты – как месяц хорош! Ты уснешь, ты уснешь, ветер сдержит волну. О, иди же ко мне! В глубину! 1903. Июнь

IV. ИСКУШЕНИЕ

Мне не хочется больше идти. Не взманит меня ласковость грёз. Каменисто–неверны пути. Неприступен и страшен утёс. Я устал. Я упал. Я увяз В обжигающем мягком песке. Хорошо в вечереющий час Ото всех вдалеке, на реке. О, владычица дремлющих мест, Чья сквозящая грудь над волной, Изо всех чаровниц и невест, Я останусь с тобою одной. Я останусь навеки с тобой. Я зароюсь в шуршащий камыш. Полюблю серебристый покой, Озарённо-затонную тишь. Ты давно уже нравишься мне, И к тебе б мне хотелось прильнуть Как волна приникает в волне, Прожигая жемчужную грудь… Тихо всё на ночном берегу. Шелестит, заплетаясь, камыш. Что-то ласково ты говоришь И томишь. Я идти не могу. 1903. Июнь

V. ПРАЗДНИК В МОРЕ

Русалка, сегодня зажги огни В подводном царстве твоем, Пусть ярко играют, сверкают они Зеленым и красным лучом. Пусть призывно и сладко шуршат камыши, Сливаясь в тихой мольбе. Сегодня праздник в подводной глуши, Сегодня приду я к тебе! Вереницами раковин все перевей, Развей золотистый песок, Собери ожерелья бродячих огней, Убери пышней чертог. Я хочу, чтоб подводный, таинственный мир Весь сверкал, как мечты волшебство, Потому что сегодня справляю я пир. — Сегодня там торжество! Потому что справляю я свадьбу с тобой, С русалкой, с царицей вод. И на брачный наш пир, на пир ночной Весь мир подземный придет. Со всех морей придут гонцы Встречать меня, царя, И нам принесут с тобой венцы Из жемчуга, из янтаря. Там будет властитель пучины морской. Все вулканы подвластны ему, — Они гулко пробьют нам приветственный бой И осветят подземную тьму. В глуши, их кровавым облитой лучом, В монотонном слиянии вод, Русалки, сплетаясь согласным кольцом, Будут петь и вести хоровод. Ликовать должно озаренное дно. Удивить хочу я весь мир! Долго море о том будет слухом полно, Как справляли мы свадебный пир. Русалка, скорей зажги огни. Пускай, к восторгам маня, Сверкают они, играют они. Сегодня жди меня! 1902. Октябрь

VI. НОЧЬ В МОРЕ

Всю ночь русалка билась, Не в силах снов превозмочь. А в море тихо катилась В золотой колеснице ночь. Русалка во сне кричала. Хватала

рукой камыши. Но все угрюмо спало В застывшей и темной тиши. И я с высокого ложа Не раз ее окликал. Провалы глядели все строже. Бушевал играющий вал. И я вставал с испугом, Зажигал золотые огни. Расплываясь светящимся кругом, Жутко мерцали они. Озаряли чудес так много, Что глядеть я дерзал едва. Шепталась глухо и строго, Колыхалась морская трава. Я стоял пред высоким ложем. На нем томилась она. Стоял, тоской тревожим. Кругом – была тишина. Я раздвинул цепкие прутья, Что над ней сплелись в кольцо. И ей припал на грудь я, Целовал ее лицо. Целовал ее бледные плечи, Волоса, что с травой сплелись. Говорил тревожные речи, Шептал: «проснись, проснись»… Ее разбудило пламя, Моя речь, мой встревоженный стон, Она закрылась руками И опять погрузилась в сон… Я лег, но в тревожной муке Провел всю ночь без сна. И слушал смутные звуки, Которыми ночь полна. Кто-то бился в подземных норах. Вверху ворчала волна. Был внятен весь смутный шорох, Которым ночь полна. 1902. Октябрь

VII. ПОМНИШЬ, У МОРЯ

Помнишь, у моря – волны рычали, Как тигр кидался и прыгал прибой. Ты была холодна, ты была, как из стали. Я в море рвался за тобой. На долгие зовы по спинам прибоя Приплыла ты ко мне, приплыла лишь на миг. И к ногам твоим белым, перевитым травою, Я губами с мольбою приник. Я молил не губить, но любить как и прежде, Я ловил твой померкнувши взор. Я просил о любви, я молил о надежде… О, позор! Но, рассеянным взором глядя безучастно, Ты внимала рассеянно мне, Ты сидела над морем, сидела бесстрастно, Купая ноги в волне. И ровные, мерные волны катились, Уныло стремясь к берегам, И стремились, и бились, и притворно молились, Припадая к твоим ногам. Вдруг вал налетел, нежданно громадный, Обрызгнул темный утес, И схватив тебя, поспешный и жадный, В многошумную бездну унес. И ты долго белелась в дымящейся дали. Я долго рвался за тобой… Сердито и глухо волны рычали, Да в корчах прыгал прибой. 1903. Февраль

VIII. ОПЯТЬ

Сегодня ночью опять ты ко мне приходила. Говорила, смеялась, манила белой рукой. Пойми, наконец, что больше нет силы, нет силы! — А могу ль я пойти за тобой? О, твой голос так вкрадчив, так нежен, так страстен А твой смех так певуч. Пойми, что я болен, над собой я не волен, не властен. Русалка! не мучь. О, как вся ты смеялась, извивалась, менялась. Как светлое вино переливалась речь. И ты, лучистая, ко мне ты наклонялась, Маня на грудь прилечь. Маня отдаться неге тонких очертаний, Поверить мгле прерывистых речей, Упиться тайнами пронзающих лобзаний, Обманом вкрадчивых очей. Шептала ты: — «тебя я зацелую, Я буду вся твоя, сольюсь, сплетусь с тобой навек. Русалка я, но верь, тебя люблю я, О, недоверчивый, лукавый человек!» Пойми же, наконец, я над собой не властен, А этот смех твой так певуч… Так ласков он, так вкрадчив он, так страстен!.. О, отойди! не мучь! Зачем опять ко мне ты приходила? Зачем призывный взгляд? и нежность? и лучи? Обманы слов твоих кричат в душе унылой. Не мучь. Молчи. 1903. Февраль

IX. НАВАЖДЕНИЕ

Баллада

Месяц выдвинулся, месяц над рекою закивал. У русалок нынче пенье, у русалок нынче бал. Оттого прозрачно светит оживающая тишь, Оттого к воде пригнулся любознательный камыш. Мы с тобой их не встревожим, тихо двигая ладью, Мы с тобой их видеть можем через светлую струю, Мы посмотрим к ним, как смотрит любознательный камыш И мы будем вместе, вместе — отчего же ты молчишь? Ты боишься этих сосен на неровном берегу, Близ которых мы проходим в засветившемся кругу. Сосен, страшных и косматых, точно в черной бороде, Наклоненных, обагренных, подступающих к воде. Отойдем от этих сосен с бородами мертвеца. Знаешь, мне лишь смутно виден облик твоего лица. Ты сама едва видна мне, опираясь на корму, — Знаешь, страшно, знаешь, страшно в этот час быть одному… А теперь под лодкой пенье улыбающихся уст. Закачался, зашатался над водою темный куст. Струйки радостно забились там, где было все мертво. То русалки уцепились телом цепким за него. Знаешь, в юности когда-то я одну из них любил. И на дно, на дно морское я за ней не раз ходил. Тело все ее светилось влажно, как твоя слеза. Прямо в душу проникали мне зеленые глаза. Знаешь, вечером ходил я к ней на берег, в тростники И лукавая являлась неприметно у реки. Обхватив меня руками, закрывала мне глаза И куда-то увлекала, где повсюду бирюза. Знаешь, месяц у них больше и красней во много раз. И у них он не заходит, как заходит он у нас. А они тому не верят, я не знаю, почему. И они всему смеются и не верят ничему… Ты не слышишь, ты не смотришь, отчего ты всё молчишь?.. Как угрюма этих сосен обступающая тишь. Месяц — красный и безумный, как пылающая медь. Сядь поближе, чтобы в очи — мог тебе я посмотреть. Мне тебя совсем не видно сквозь сгустившуюся тьму. Весла точно прирастают, весел я не подниму. Лодка стала неподвижно, точно врезалась в гранит. За кустами кто-то дико, оглушительно кричит. Знаешь, страшно, знаешь, страшно в этот час быть одному. Ты теперь едва видна мне, опираясь на корму. Месяц сделался краснее раскаленного угля. Сосны, сосны подступают, бородами шевеля. Разгорается и меркнет в волнах лунное кольцо. Знаешь, у тебя чужое, не твое совсем лицо. Я узнать тебя не в силах, ты другая, ты не ты. Это дикое виденье. Это чуждые черты. Это бред и наважденье, черных сосен заговор, Но от сосен мы спасемся в поле, в поле, на простор! Месяц пламенным пожаром исступленно запылал. О, проклятая, уйди ты! Горе, я тебя узнал! Ты опять ко мне вернулась в этот праздник, в эту ночь, Чтобы вновь меня заставить безнадежно изнемочь. Прямо в душу проникает мне ласкающийся взор. Я беспомощен, как прежде. О, проклятье и позор! Сосны тесно подступают, наклоняются к воде. Мы погибнем, мы повиснем в их косматой бороде. Возникает, потухает оживающая тишь. Над водою протянулся любознательный камыш. Серебряный Бор. 1904. 8 июля