Любовь на фоне беспредела

Панченко Юлия Анатольевна

И все, что я могу, это показать правду тем, кто действительно хочет ее увидеть. И я буду это делать, пока имеется заряд на камере и есть интернет. Буду делать, даже когда разочарована и взвинчена, когда потеряла надежду пробиться к сознанию десятков тысяч. Буду делать, даже если меня поймет только один человек на планете. Да, порой бывало страшно, неуютно, и я отнюдь не желала повторять судьбу Зои Космодемьянской, но что есть жизнь без цели?

Говорить все это Стасу я не собиралась, ибо высокопарно, наивно и весьма

противозаконно. Ни к чему ему знать то, что вертится у меня в голове. Все, что мне нужно было сделать, это соврать.

– Да, снимала, - вернулась я в реальность, - никто меня не нанимал, это было нечто вроде порыва – я могу, так почему не показать общественности то, как осуществляется защита граждан от них самих? К тому же, разве это преступление – в двадцать первом веке-то? В день очевидцы снимают сотни любительских видео – из квартир, крыш, ближайших магазинов. И на каждом из них – правда, Стас. Знаешь выражение: «всех не перевешать»? Люди обязательно поймут кто и в чем виноват. Может не сегодня и не завтра, но поймут, - я снова села на стул, потерла руками виски, и почувствовала, как устала.

Моральное напряжение последних дней истощило все силы.

Нет разницы, где снимать убийства – за границей или в собственной стране. Это всегда больно и страшно. Я и успела забыть - насколько.

– Значит, заказчика нет? Замечательно. Даже если я вот так спрошу? – Стас вышел из-за стола, обошел его и остановился напротив.

Чтоб посмотреть ему в глаза пришлось высоко поднять голову. Он достал из-за спины пистолет, и дуло уткнулось мне в грудь.

Стоит ли говорить о том, что сердце пропустило удар, а по спине скатилась струйка холодного пота…

Все это уже было со мной когда-то. Да, определенно.

Время замедлилось, и вдруг, как в калейдоскопе, перед глазами замелькали картинки из прошлого. Воспоминания вперемешку с эмоциями нахлынули жаркой волной. На спине холодными каплями выступила испарина – обильнее прежнего.

Две тысячи десятый год. Афганистан. Жарко, я прячусь от повстанцев за ржавым сараем. Они не должны увидеть меня, не должны забрать камеру. Эти фотографии обязаны появиться.

Пот стекает по спине, застилает глаза. В руках тяжелый фотоаппарат, во рту сухо как в пустыне. До ужаса хочется пить.

Сердце бьется в горле после долгого бега. Вокруг шумно – стреляют очередями.

Вот из-за угла появляется смуглый мужчина. Он что-то быстро говорит в рацию, но от волнения я не понимаю ни слова. Пытаюсь отползти дальше – в уголок потемнее, и тут, во внезапно наступившей тишине под ботинком хрустит камень. Закусываю губу от страха. Нет, не смотри, не смотри, прошу. Не слыша моей немой, отчаянной мольбы, мужчина оборачивается на звук. Заметив меня, резко замолкает, а потом отчетливо цокает языком и тянет руку за короткоствольным автоматом.

Открываю рот, шевелю онемевшими

губами и заговариваю по-английски, так как совсем не имею произношения понятного ему наречия, пытаюсь сказать, что я мирный гражданин, что журналист, но он не слушает. Нажимает какую-то кнопку на оружии, вскидывает ствол, и почти не целясь, стреляет.

Ударяюсь головой о стенку сарая, чувствую, как немеют ноги, но боли нет. Я даже не понимаю, куда он попал. Сознание застилает темнотой и отчего-то хочется громко смеяться. А потом я засыпаю. Крепко.

Моргнула, и наваждение прошло. Минуты вновь потекли размеренно. Присмотрелась к глазам Стаса. В них было так темно. Точно так же как в глазах выстрелившего в меня пуштуна.

Равнодушие накатывает на меня апатичной волной. Я перестаю трястись – и сейчас не боюсь. Как не боится смерти тот, кому нечего терять.

– Даже так, Стас, - пожимаю плечами.

Он все еще держит руку вытянутой. Дуло беспристрастно смотрит в грудь. Скоро рука устанет, дернется. И тогда… И тогда он либо выстрелит, либо опустит пистолет.

– Тяжело стрелять в упор? Я могу отвернуться, - опускаю глаза на миг, а потом снова смотрю на него.

Этого мужчину не прочитать. Лицо спокойное, на нем не дергается ни один мускул. В глазах пусто.

Я бы многое отдала, чтоб посмотреть на него в бытовой обстановке – какой он когда просто разговаривает с друзьями? Или с женой… И есть ли у него жена?

На этой мысли я усмехнулась.

О чем думает женщина под дулом пистолета? О том, какой он – ее палач.

Господи, мне пора лечиться. В двадцать шесть лет оказаться сумасшедшей…

Сидеть под прицелом было неуютно – в животе свернулся тугой комок, в горле пересохло. Это определенно стресс, но я, как могла, старалась скрыть страх.

Медленно встала, не отрывая глаз от лидера Верных. Они у него были бездонными черными колодцами. Пустыми-пустыми. Сам не шелохнулся, только рука переместилась выше – вслед за мной. Я вдохнула поглубже, отвернулась от мужчины с пистолетом, став спиной, опустила руки вдоль тела. Зажмурилась.

Выстрелит?

Что ты делаешь – кричал разум. Нельзя провоцировать удачу – однажды тебе уже довелось выжить, и сегодня может не повезти… но я упрямая и немного чокнутая, поэтому продолжала стоять под прицелом и ждать.

Прошла минута, может быть две. Ничего не происходило. И когда я уже собиралась обернуться и прямо спросить – какого черта он медлит, а также зло бросить, что ожидание страшнее пыток, как воздух за спиной дернулся, защекотал шею. Вдоль позвоночника побежали мурашки. Сильные руки обхватили меня поперек живота и прижали спиной к твердому телу.

– Смелая, - прошептал Стас мне в висок. – Люблю смелых.

Пульс грохотом отозвался в висках. В кровь хлынул адреналин пополам с эндорфином.