Любовь на полях гнева
Шрифт:
– Несчастные! – промолвил я, содрогаясь из сострадания к дамам. – Что же вы будете делать с ними?
– Буду ждать приказаний. Ужин для вас уже готов? Извините, что я не буду прислуживать вам сам. Будучи старшиной, я должен заботиться о том, чтобы не уронить себя – понимаете, господин виконт?
Я вежливо отвечал, что вполне понимаю его положение. Ужин был накрыт, как тогда обыкновенно делалось в небольших гостиницах, у меня в комнате. Я предложил ему выпить со мной стаканчик и за едой узнал от него многое о положении края. На южном побережье шло брожение, и священники возбуждали народ, устраивая крестные ходы и произнося проповеди. Особенно он распространялся о волнениях в Ниме, где большинство принадлежало к богомольным католикам.
– Тут непременно вспыхнут беспорядки! Не обойдется без этого, – со значительным видом прибавил он. – Тут дело идет слишком хорошо, и они постараются это остановить.
– А этот монах?
– Один из их эмиссаров.
Я вспомнил об отце Бенедикте и вздохнул.
– Кстати, – сказал вдруг старшина, задумчиво глядя на меня. – Вот любопытная вещь!
– Что такое?
– Вы едете из Кагора?
– Ну?
– И эти дамы ехали тоже из Кагора. По крайней мере, они так заявляют.
– Из Кагора?
– Да. Когда я просматривал ваши бумаги, я забыл об этом.
Я пожал плечами и с неудовольствием заметил:
– Однако, из этого не следует, что я тоже из числа заговорщиков. Пожалуйста, не будем возвращаться к этому. Вы уже видели мои бумаги…
– Позвольте, я не то хотел сказать. Но вы должны знать этих дам!
– В самом деле? – сказал я.
И вдруг моя рука замерла с вилкой в воздухе, и я со страхом устремил взор на хозяина. Невероятная мысль пронеслась молнией в моем мозгу. Две дамы из Кагора!
– А как эти дамы назвали себя? – спросил я.
– Корва.
– Корва? – переспросил я, донеся, наконец, вилку до рта.
– Да, Корва. Она выдает себя за жену купца. Да вот вы сами ее увидите.
– Не помню что-то такой фамилии.
– Вы наверняка их знаете, наверняка знаете, – повторял он с упорством человека, у которого не особенно много мыслей в голове. – Может быть, мы что-нибудь и напутали – никаких бумаг в карете не оказалось. Подозрение возбуждает только одна вещь.
– А именно?
– А именно красная кокарда.
– Красная?
– Да, знак старинных лигистов, как изволите знать.
Он задумчиво потер свою лысую голову и продолжал:
– Мы не очень-то любим здесь этот цвет. К тому же две дамы, едущие одни… А тут еще их полоумный извозчик утверждает, что они наняли его в Рода, и что никакого капуцина он не видал. Если вы кончили свой ужин, господин виконт, то я готов отвести вас к ним.
– А не слишком ли поздно теперь? – спросил я, чувствуя какую-то неловкость от предстоящего свидания.
– Арестанты не могут назначать время, – произнес он, неприятно захихикав, и потребовал в дверь, чтобы ему принесли шляпу и фонарь.
– Стало быть, женщины находятся не здесь?
– Нет. Они запрятаны надежно, – продолжал он, подмигивая. – Но плакать им не о чем. Так как здесь найдется пара-другая грубоватых малых, то их приютил в своих владениях тюремщик Бабэ.
Принесли фонарь, и старшина, закутав свое дородное тело в плащ, вышел со мной из дома.
На площади царила кромешная тьма. Огни, горевшие в момент моего прибытия в город, были уже потушены. По безлюдным улицам носился внезапно поднявшийся ветер. Без желтого огонька фонаря нельзя было бы и шагу ступить, хотя он и освещал дорогу всего на два-три шага вперед, оставляя позади еще более густой мрак. Я не мог разглядеть даже крыши домов и совершенно не представлял, в каком направлении и как далеко мы отошли от гостиницы.
Вдруг Фландр остановился и, подняв фонарь, осветил им серую каменную стену, в которой виднелась низкая, обитая железом дверь. Посередине ее висел огромный молоток, а над дверью была маленькая решетка.
– Прочно запрятаны, прочно, – повторял старшина, заливаясь жирным смехом.
Но вместо того, чтобы постучать в дверь молотком, он часто забарабанил палкой по решетке. Сигнал был услышан и понят. За решеткой показалась голова, и через секунду открылась дверь.
Старшина двинулся вперед. После прохлады ночи мы вдруг очутились в теплой спертой атмосфере, пропитанной запахом скверного табаку, огурцов и еще чего-то, не менее неприятного. Кто-то молча затворил за нами дверь и, взяв у старшины фонарь, повел нас вниз по темному, низкому коридору, в котором даже одному трудно было идти. Пройдя немного, этот кто-то остановился у первой двери налево и распахнул ее.
Фландр вошел первым. На пороге он стал снимать свою шляпу, на несколько секунд закрыв собою просвет. Из соседней комнаты в том же коридоре слышалось громкое пение каких-то фривольных песен. Из конца коридора донесся вой цепной собаки, которая, заслышав нас, бросалась, гремя цепью, в нашу сторону. Я успел заметить, что стены коридора были грязны и покрыты пятнами сырости. Потом я услышал, как кто-то ответил на приветствие Фландра, и голос этот заставил меня остолбенеть. То был голос маркизы де Сент-Алэ!
Хорошо, что невероятная мысль о возможности такой встречи пришла мне в голову еще за ужином, и я внутренне был несколько готов к этому.
На мое счастье, комната была полна табачного дыма и пара от сушившегося у огня платья. Я нарочно закашлялся у входа, не торопясь выходить на свет.
Кроме старшины здесь было еще четыре человека. Мне некогда было разглядывать каких-то хмурых мужчину и женщину, игравших в карты за столом посередине комнаты. Глаза мои устремились на маркизу и мадемуазель Денизу, сидевших на стульях подле камина. Девушка прислонила голову к стене и прикрыла глаза. Маркиза стояла около и внимательно следила за старшиной с презрением во взгляде. Ни тюрьма, ни опасность положения, ни даже Грязное общество в этой вонючей дыре – ничто не могло сломить ее гордости и самообладания. Но когда ее взор, скользнув несколько раз по старшине, остановился на мне, из уст ее вырвался громкий пронзительный крик.