Любовь по-санкюлотски
Шрифт:
Однажды она послала ему записку, которая была предвестницей наслаждения:
«Уверенность в Вашей нежности, мой ласковый друг, наполняет счастьем мою жизнь. Поверьте, сердцу моему эти два дня показались очень долгими, и, что будь на то моя воля, я без колебаний и жалости сократила бы их. Жду Вас с нетерпением и полностью принадлежащей Вам душой и надеюсь, что Вы ничего иного не желаете…
Прощайте, я – Ваша. Четверг, в два часа…»
А уже в следующую субботу Анри Сеймуру довелось на бархатном стеганом одеяле отведать сказочных чар этой, столь любезно подаренной ему души…
И с той поры, принадлежа одновременно двум мужчинам, которых одинаково любила, госпожа Дюбарри зажила довольно насыщенной чувствами жизнью. С большой ловкостью она умудрялась жить одновременно и с герцогом, и с графом. А те, вполне понятно, с исключительной любезностью ненавидели друг друга. Утром она писала Сеймуру:
«Если бы сердце мое могло позволить сделать это, Вы получили бы от меня коротенькую записку и потом стали бы меня упрекать; я так устала, написав только что четыре больших письма, что у меня нет сил кроме как на то, чтобы написать Ваму что я Вас люблю. Завтра я объясню Вам, что именно помешало мне встретиться с Вами, но, поверьте, что бы Вы ни подумали об этом, Вы останетесь единственным другом моего сердца. Прощайте, нет сил говорить Вам больше…»
Что, однако же, не помешало ей принять на другой день в постель герцога де Бриссака. Но, едва тот ушел, она очень «честно» написала Сеймуру:
«Сегодня я в Париж не приеду, поскольку то лицо, на встречу с которым я должна была ехать, само прибыло сюда, едва Вы ушли. Этот визит поставил меня в очень неловкое положение, поскольку я полагаю, что он был как-то связан с Вами. Прощайте, жду Вас с нетерпением и бьющимся сердцем, которое всецело принадлежит Вам и которое, несмотря на несправедливость с Вашей стороны, чувствует, что никому больше принадлежать не может. Я думаю только о Вас, говорю Вам это снова и снова. И жалею лишь только о том, что лишена возможности говорить Вам это ежесекундно…»
Кончилось все это тем, что Анри Сеймур стал что-то подозревать, а вскоре вежливо, но твердо порвал с ней. И тогда госпожа Дюбарри, с сожалением понимая, что от нее уходит половина ее удовольствий, написала ему вот такое милое письмо:
«Нет смысла говорить Вам о моей нежности и моей чувствительности: Вам это хорошо известно. Но Вы не знаете, как мне тяжело. Вы не снизошли до того, чтобы попытаться успокоить боль моей души… Сердце мое страдает; но я наберусь терпения и отваги для того, чтобы его унять… Прощайте же и верьте в то, что Вы – единственный человек, которым занято мое бедное сердце.
Среда, в полночь».
После чего она отправилась с герцогом де Бриссаком в небольшое путешествие по Нормандии. Герцог был очень счастлив тем, что мог показать своим друзьям, что «он получает удовольствия в том месте, которое было облагорожено пребыванием короля Франции…»
В 1789 году госпожа Дюбарри, которая на протяжении девяти лет пользовалась всеми привилегиями монархии, с чисто женской непоследовательностью проявила себя чуть ли не сторонницей новых идей. Одно время она принадлежала к партии Неккера, защищала философов, экономистов, ей нравилось предаваться мечтам об идеальной демократии, читая Руссо, почитателем которого был и герцог де Бриссак.
Увы! Для того чтобы обрести счастье, народ стремительно пошел по пути, которого никак не мог предвидеть по простоте своей автор «Общественного договора». Поскольку вокруг людям с легкостью перерезали горло во имя справедливости и свободы, графиня пришла к выводу о том, что философская система была далека от совершенства и время ее еще не пришло. А потом случилось происшествие, после которого она окончательно отошла от революционеров.
Случилось так, что после падения Бастилии де Бриссак был арестован в Дюртеле близ Флеш. И арестовавшие его «патриоты» стали размышлять над тем, не должны ли они были отрубить ему голову.
– В чем вы меня обвиняете? – спросил их герцог. – В чем состоит моя вина?
– Аристократ всегда в чем-нибудь виновен, – ответил ему какой-то пьяный.
К счастью, кому-то из них пришло в голову направить гонца в Париж для того, чтобы спросить у властей, каким способом следовало убить господина де Бриссака. На другой день патриотам было доставлено письмо с приказом немедленно отпустить на свободу губернатора Парижа…
Это происшествие потрясло графиню, и с той поры она стала ярой противницей Революции.
Дрожа от страха и переживая за своего любовника, она стала требовать, чтобы тот ежедневно навещал ее или присылал письма для того, чтобы ее успокоить. Бриссак, занимавший в то время должность Главного раздатчика хлеба, жил в Тюильри. Однако же он подчинялся этой нежной тирании и каждый день ездил из Парижа в Лувесьен.
В 1790 году госпожа Дю Барри, поддерживавшая переписку со всеми своими эмигрировавшими из Франции друзьями, предоставила свое состояние, дом и три квартиры в Париже в распоряжение заговорщиков-роялистов. Этот поступок приятно удивил двор и графа д’Артуа. Господин д’Эспеншал, находившийся с этим принцем в Венеции, как-то вечером записал в своем дневнике:
«Не могу обойти молчанием то, что господин Пьюро сообщил нам о графине Дю Барри. Эта дама, укрывшись в Лувесьене, с первых дней Революции проявляла самые роялистские настроения. Доподлинно известно, что она, продав некоторые из своих драгоценностей на сумму 50 000 ливров, отдала эти средства на то, чтобы они могли сослужить службу Королю и Королеве, когда им это понадобится. Думаю, поступок этот должен послужить тому, что люди лучше узнают и станут судить не столь строго женщину, которая не так давно была жертвой ужасной клеветы».
Вскоре госпожа Дюбарри пожелала принять более активное участие в деле защиты монархии, которая дала ей все. Эмигрировать не имело смысла, поскольку для того, чтобы принести какую-то пользу делу монархии, надо было не только суметь выехать из Франции, но и вернуться туда, не вызвав подозрений у революционеров. Что же можно было придумать для того, чтобы иметь возможность беспрепятственно пересекать границу? Она долго и безрезультатно ломала над этим голову до тех пор, пока на помощь ей не пришел английский агент Паркер Форт, предложивший разыграть комедию с «кражей» драгоценностей, о которой парижане с возмущением говорили тем утром 11 января 1791 года.