Любовь Полищук. Безумство храброй

Почему безумству храбрых мы поем песни? Почему мы считаем храбрость проявлением безумства? Вероятно, потому, что она на фоне общей вялотекущей жизни выглядит своеобразным вызовом людям, случаем из ряда вон выходящим.

Была ли смелой Любовь Полищук? Безусловно. Еще в юношеские годы она решилась перебраться из далекого от центра культуры сибирского города в столицу и стать там артисткой. И это была не блажь смазливой девушки, рассчитывающей на свои внешние данные, а твердое решение выучиться актерскому мастерству.

Узнав об этом, ее родители возмутились.

– Надо получить профессию, а артистка – это шо? Дурь одна!

И мамин и свой сибирский прононс Люба потом не раз пародировала, по-доброму, бесконечно любя родителей и сохранив теплые воспоминания о родном городе. Она не сердилась на отца, зарабатывающего

нелегким трудом строителя, жалела родителей, вынужденных думать больше не о том, как жить, а о том, как выжить.

«Когда я первый раз приехала в Москву, мне было не до смеха, – рассказывала Люба. – У меня обнаружился жуткий говор, который я прежде считала нормальным. Я «акала», «гыкала» и «шокала» на сибирский манер».

Люба часто вспоминала своего омского дядю Колю, верившего в то, что его племянница вырастит в красавицу и сможет стать артисткой, и вообще кем захочет, уж слишком у нее норовистый и упорный характер: «Я почему-то верила ему безгранично, – говорила Люба, – наверное, потому, что он был добрым и слыл человеком необычным, не от мира сего. У него были синие глаза и потрясающая улыбка от уха до уха. Увидев меня, он заводился: «Ой, сведешь с ума всех мужиков!» – и ржал, как сумасшедший. Может, он с издевкой восхищался мной, но я верила, краснела, как свекла, и смущалась. Однажды он принес открытку, на которой были изображены Дед Мороз и голубоглазая, как куколка, Снегурочка. «Любка, это ты», – с улыбкой хмыкнул он. И я подумала: «Ну вот, еще немного подрасту и действительно стану красивой, но не такой, как на открытке, не глуповатой куколкой». И вроде я выросла совсем не похожей на нее».

Люба поначалу даже не представляла, насколько стала нетрафаретной красавицей, настолько, что этот факт позволил киноначальнику объявить ее лицо «не советским». К этому времени она уже достаточно постигла жизнь, чтобы разбираться в окружающих ее людях.

Когда узнавала, что ее кинопроба на большую и хорошую роль отвергнута, то говорила о киноначальнике с ухмылкой: «Интересно, по каким признакам этот партайгеноссе зарубил меня? По художественным или по расовым?» – и в ее глазах вспыхивали огоньки безумства. Это означало, что она по-прежнему верит в себя, не собирается сдаваться и плыть по течению, а постарается доказать начальнику, пришедшему в кино из обкома партии, ему и его подхалимам, что способна сыграть роли намного интереснее и сложнее, чем ей предлагают. Искорки безумства в ее глазах загорались всегда, когда она принимала смелое решение, расходящееся с общепринятым мнением. «Плюешь против ветра, – однажды заметила ей другая актриса, – с твоими-то данными и не обаять какого-нибудь близкого к начальству режиссера? Сущие пустяки! Переспи с ним и получишь заветную роль!» В ответ Люба пронзила советчицу столь презрительным и пронзительным взглядом, что та поспешила отойти от нее. Люба с упорством безумного человека верила в свою удачу и росла не только творчески, но и как личность. Глубже вникая в жизнь, она заметила то, с чем ее душа не могла смириться, говорила об этом друзьям, зная, что в их рядах мог оказаться стукач. Она считала, что войны в Афганистане и Чечне не стоят жизни даже одного погибшего там нашего солдата. «Оказывается, в Думе берут взятки! – с негодованием восклицала она. – Вчера в телеинтервью в этом признался Чилингаров Караулову. А чего допускает Соловьев в телепередаче «К барьеру». Там один писатель пообещал всем демократам повесить их на фонарных столбах. Кстати, разве у нас еще сохранились фонарные столбы? А люди, которым вольготно жилось при Сталине и которые не прочь вернуть прежние времена, к большому сожалению, еще есть. И почему молодежное движение получило название «Наши»? Выходит, что все другие юноши и девушки не наши! И сколько можно говорить о коррупции в высших эшелонах власти? Неужели власти невозможно почистить свои же эшелоны?» Не будем преувеличивать храбрость актрисы. Она была честным, благородным и прямодушным человеком, кем быть в наше время весьма непросто. Имелись ли у нее слабости, шла ли она на компромиссы со своей совестью? Бывало и такое. Она понимала, что, играя в примитивных и пошловатых антрепризных спектаклях, участвует в кампании по отупению, оболваниванию народа, играет на руку тем людям, которым выгодно плохое искусство, тем, которые в плохой жизни чувствуют себя как рыба в воде.

Она признавалась в одном из телеинтервью, грустно опустив голову: «Я понимаю, что меня могут осудить за участие в антрепризных спектаклях, но жизнь, семья требуют больших расходов. А предложений на интересные роли пока нет».

У нее хватало сил и мужества повиниться перед людьми за неблаговидные, с ее

точки зрения, поступки, она знала, что культурные, интеллигентные зрители теперь редко забредают на представления массового характера и достойны более высокого искусства.

Вечным праздником в ее жизни стали съемки фильма «Любовь с привилегиями». Она восхищалась внешне не броской, но глубокой, по сути, игрой Вячеслава Тихонова, восхищалась его смелым поступком. Ведь он, прослывший в народе легендарным Штирлицем, мог спокойно купаться в лучах этой славы до конца жизни. Значит, не мог, характер настоящего и думающего актера не позволил. Согласился на роль резко отрицательную, высокопартийного и подлого человека. И сыграл его выше всяких похвал. От одной мысли, что есть такие прекрасные актеры, как Тихонов, у Любы теплела душа. Она переживала, что их потом больше не свела киносудьба. Тихонов как-то заметил ей, что по таким фильмам, как «Любовь с привилегиями», потомки будут правдиво судить о нынешней жизни.

С годами искорки безумства реже, но все же вспыхивали в глазах Любы, когда она вспоминала слова Тихонова об их совместном фильме, когда она оставалась на сцене, преодолевая нечеловеческие боли, оставалась фанатически преданной театру.

Один страх – боязнь слететь с киноконвейера, на который пробилась с громадным трудом, ей не удалось преодолеть. Поэтому она не отказывалась от съемок даже в проходных, малоинтересных фильмах, но «выжимала» из своих, порою весьма незатейливых ролей максимум возможного, делая их значимее, чем они были в сценариях, способными доставить удовольствие зрителям.

Когда Любы не стало, ей начали посвящать множество телепередач, не сомневаясь, что рассказы о жизни любимой в народе актрисы получат высокий зрительский рейтинг. В передачах участвовали ее бывшие коллеги и просто знакомые люди, говорили об ее прекрасных душевных качествах, веселом искусстве, но никто из них даже не упомянул об ее лучшем, серьезнейшем и значительном фильме, наверное, из-за невольной зависти, потому что ни у кого из них в творчестве не было подобной и заслуженной удачи, никогда не вспыхивали в глазах огоньки безумства. И по этой же причине не приглашали на эти вечера памяти Любы Полищук Вячеслава Тихонова, зная, сколь куцо и мелко будут выглядеть рядом с ним. А лучше него вряд ли кто-нибудь мог рассказать о Любе.

Прошло многим более года, но на могиле Любови Григорьевны Полищук еще не появился памятник. И это кажется не столь важным, когда вспоминаешь мудрые стихи великого русского писателя Ивана Алексеевича Бунина:

То, что лежит в могиле, разве ты? Разлуками, печалями отмечен Твой путь. Теперь их нет. Кресты Хранят лишь прах. Теперь ты мысль. Ты вечен.

Теперь ты мысль… Эти слова можно отнести и к Любе. Она своей игрой и жизнью оставила немало оригинальных и выстраданных трепетной душой мыслей для обогащения и роста творчества других творцов.

Открутим время в прошлое примерно на сорок лет назад, когда в моей квартире, согласно договоренности, ровно в десять утра появилась девушка незаурядной красоты – высокая, стройная, с обворожительными, но не очень правильными по стандартным меркам чертами лица, с блеском в глазах, вошла смело, но не нахально, и тихо вымолвила:

– Люба Полищук. Я из Студии эстрадного искусства.

В нашей встрече не было ничего необычного. Я – известный в то время автор эстрады, она – ученица Студии эстрадного искусства встретились обсудить номер, который я должен был написать для нее. Об этом меня просил руководитель студии. Рекомендовал Любу как способную студентку, кандидатку в эстрадную программу «На эстраде – омичи».

Омская филармония перевела в Студию деньги, на которые с помощью преподавателей должна была в течение года создаваться программа.

– Я разговорница, – уточнила Люба, – хочу исполнять музыкальный фельетон.

– Но, – смутился я, – я не специалист по музыкальным фельетонам.

– Знаю, но у вас получится, – сказала она, – я верю.

Последние слова Любы озадачили меня.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Я видела вас на сцене. В Омске, – и она достала из сумочки маленькую афишку, которую обычно вывешивают перед театральными кассами. На афише значилось, что в зале Омской филармонии состоятся «Вечера смеха» с участием заведующего Клубом 12 стульев «Литературной газеты» Виктора Веселовского, поэта-пародиста Александра Иванова и автора рассказов, монологов и фельетонов Варлена Стронгина.