Любовь Полищук. Безумство храброй
Шрифт:
Покупатели отошли, я тут же расшифровал слово Любы «теперь». И был ошеломлен – прошло свыше тридцати лет, а она помнила о том, как я выручил ее, пригласив на гастроли в Новосибирск и, видимо, главное – отпустил навестить родителей в Омск. И вот теперь, достаточно зарабатывая, она решила помочь мне. Мало сказать, что я был обрадован фактом случившегося, я был буквально счастлив, что нашелся человек, который помнил доброту и не забыл о ней. И через тридцать лет хочет ответно отблагодарить меня. В этот вечер я почувствовал редкую легкость на душе, которая бывала у меня только при, увы, быстро ушедшей любви, которую по своей глупости и противодействию родственников погубил я сам.
Если бы я знал, что уже тогда Люба чувствовала неизлечимое недомогание, то я бы все свои чувства к этой необыкновенной женщине излил на чистых листах книги. Написал бы о том, что совместная работа с нею была самой лучшей в моей жизни, и работа, и общение, а до и после нее я брал в свои концерты многих известных артистов, в том числе и Клару Новикову, которая, лепеча свои псевдогрустно-веселые монологи,
– Люба, иди ко мне! – однажды позвал я ее к себе и протянул руку, но она сказала:
– Это твой концерт и твои аплодисменты.
И не тронулась с места, источая улыбки зрителям, и никто даже не заметил наш краткий диалог. По сути, будучи звездой нашей сцены, она никогда не требовала для себя особых условий в гостиницах, жила в обычном одноместном номере, а при задержке самолета, не раздумывая, улеглась на обычную лавку, подложив под голову капюшон дубленки. Зато на сцене – она была истинная королева: высоко, но, не задирая от гордости подбородок, смотрела в глаза зрителей, была умопомрачительно красива в элегантном, без особых ухищрений темном облегающем платье. И свои десять минут царила на сцене и грустная, и смешная, делясь со зрителями фрагментами из своей жизни, исполняя монологи так искренне и искусно, что зрители даже не могли подумать, что рассказанное ею, написано кем-то другим. Она не играла жизнь, а жила на сцене. Это шло от доброты ее души, сопереживания нелегкой жизни людей и великого мастерства перевоплощения, большей частью – накопленного на репетициях в театре и дома. Природа наделила Любу талантом без осторожностей, и поэтому она позволяла себе быть смелее и вольнее на сцене, чем другие мастера, и этой своеобразной свободой поведения она отличалась от них, и это ценил зритель.
Власти культуры, и не только, не любили Любу, зная от стукачей ее резкие высказывания в их адрес, но терпели, так как она не участвовала ни в каких политических акциях, вроде Марша недовольных, митингов на Пушкинской и встречей с Кондализой Райс, когда она приезжала в Россию. Помнили, что Люба в пылкой форме отказалась вступить в парию: «Я хочу быть свободной!» Поэтому с трудом решились пустить ее вместе с театром на гастроли в Израиль. Ведь пригласили туда театр именно с актрисой Любовью Полищук. А там случилось непредвиденное нашими властями. Гости Израиля – евреи из Германии, были восхищены ее игрой и через свою немецкую театральную концертную организацию пригласили ее к себе. Люба Полищук с блеском отыграла спектакль на оперной сцене в Бонне. У выхода из здания оперы ее ждали сотни поклонников. Каждый стремился пожать ей руку, сказать слова благодарности. Для многих она стала театральным открытием, и на следующий день, когда автобус с нею направился в Лихтенштейн, вслед за ним устремилась кавалькада машин с русскими эмигрантами, не сумевшими ее услышать в Бонне. Можно утверждать наверняка, что если бы она эмигрировала из России, то стала бы за границей звездой мирового значения. Во времена знакомства с Любой я узнал отличного виолончелиста Давида Герингаса, выигравшего тогда первый приз на международном конкурсе Чайковского в Москве. У него за целый год состоялся в Москве всего один открытый концерт – в зале Гнесинского института, куда он и пригласил меня, после чего я написал напечатанный в журнале «Юность» рассказ «Спасибо Федькиной жене» – об удивительном и благородном влиянии классической музыки на чувства и сознание простого рабочего человека, случайно попавшего на концерт. Пожалуй, это было своеобразной, но единственной рецензией на творчество ныне широко известного во всем мире музыканта и профессора консерваторий, приезд которого в Россию всегда желателен и оценивается очень высоко (цена одного билета в Большой зал консерватории – десять тысяч рублей). На фоне его жизни, судеб Барышникова, Хворостовского, Нетребко жизнь Любы Полищук выглядит весьма бедной. Ее творческий потенциал использован не более чем на десять процентов. С ее участием снят лишь один фильм мирового значения. Ее не ценили. Не берегли. Не говоря уже о том, что пятнадцать лет назад наверняка могли бы применить меры, спасшие ее жизнь. Для нее писали бы пьесы и сценарии, ее творчество стало бы достоянием мира, гражданкой которого она, по сути, и являлась.
Но и то, что сделала Любовь Полищук в России и для России, еще недостаточно понято и оценено. Полное признание и анализ ее творчества еще впереди. Но уже тот факт, что эта действительно народная артистка заслужила искреннюю любовь зрителя, ставит ее в самый первый ряд корифеев русской сцены. Большое видится на расстоянии. Народом уже увидено, но и благодарно принято это неповторимое явление искусства. Достигнет поля зрения и критиков, и теоретиков искусства.
Ее не хотели достаточно признавать и многие известные театральные деятели, потому что она своим примером, дочь швеи и строителя, ярко доказала, что театральная профессия – явление отнюдь не наследственное. Наверное, не умышленно, а подсознательно ведущий памятной телепередачи о ней из серии «Браво, артист!» Александр Ширвиндт вдруг ни с того ни с сего стал говорить о том, что Люба Полищук была слаба по алкогольной линии и весьма сильно. Находясь в одной поездке с ним, где он был за старшего среди артистов, она требовала от него, чтобы он разрешил ей начать выпивку. Концерт срывался,
Правду о Любе, о том, чем жила она на самом деле, какой актрисой была, на мой взгляд, может сказать только великий артист, уровнем мастерства и таланта не ниже ее, к тому же человек честный и благородный. Предоставим слово о ней Александру Калягину: «Мне казалось, что такая высоченная, красивая Джульетта Мазина… Есть такой эталон актрисы, которая все может на свете, все! Вот Любовь Полищук была именно такой!»
Подтверждает слова Калягина коллега Любы по сцене, актриса, тоже талантливая и не завистливая, Вера Алентова: «В театре есть амплуа, у Любы амплуа не было. Она могла играть совершенно спокойно и графинь, и крестьянок. И это получалось у нее замечательно».
И не удивительно, что никто из настоящих и серьезных актеров даже не упоминает о якобы имевшемся у нее пристрастии к спиртному.
Я лично никогда не видел Любу Полищук пьяной или даже выпившей. Лишь один раз, перед ее отъездом к родителям в Новосибирск, мы выпили с Любой по коньячку за удачно прошедшие гастроли и за предстоящую ей встречу с родителями. Все остальные байки такого рода о запойности Полищук – для меня слухи. В первые годы на эстраде она сама могла способствовать им, чтобы казаться актерам «своей» богемной женщиной, и делала это по наивности и по неопытности, думая, что такую они быстрее ее примут в свою среду. А что касается последних лет, когда спина нестерпимо мучила ее, она, возможно, и принимала спиртное, анестезирующее боли. Но, повторяю, довольно часто встречаясь с Любой в Коктебеле, я ничего подобного у нее не замечал. И сами посудите – режиссер какого столичного театра разрешит у себя ежедневные пьянки, могущие привести к срыву спектакля. Наверное, были случаи, когда боли страшно мучили ее, и тогда режиссер разрешал ей выпить после спектакля, но это были единичные случаи, а ревнивая актерская братия, охочая в таких случаях делать из мухи слона, а в случае с красивой и талантливой женщиной делала из мухи мамонта. Иногда снять боль нетрадиционным способом было единственной привилегией Любы Полищук. У нее не было начальственных родителей, связей в театральном обществе, тем более в правительстве, кто бы продвигал, пробивал ей дорогу в искусстве. Было все наоборот: киночиновники, не глядя, браковали ее кинопробы, объявив ее лицо иностранным, что с нею было и в театре, а лицо киноартиста Савелия Крамарова вообще посчитали дискредитирующим образ советского человека и не снимали его три года, после чего он уехал к дяде – пенсионеру в Израиль.
Люба гордилась тем, что играла в Боннской опере, пусть один спектакль, но он дал ей возможность почувствовать свое истинное место в искусстве на международном уровне. Больше в Германию ее не пустили, отказав по причине того, что она якобы чрезмерно занята на родине. Точно так же отвечали на запросы датских и шведских кино фирм о киноартисте Олеге Видове, когда он находился в длительном простое. Олег Видов по натуре был настойчивым и честолюбивым человеком и правдами-неправдами, но вырвался за рубеж, считая советские киноверхи враждебными себе. Люба Полищук хотя и не любила власть, но считала ее своей, родимой, даже не думала уехать из страны, где у нее родители, муж и дети. Все ее помыслы, мечты даже «бунты» местного значения были связаны с родиной, а разного рода глупые поступки верхов она считала случайными просчетами и преодолимыми, поэтому и не протестовала, а лишь среди друзей высказывалась против. Была уверена, что со временем в стране все устаканится, придет в порядок и люди заживут по законам цивилизованного общества, хотя иногда иронически вспоминала строчки Некрасова: «Жаль, только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе».
Привыкла к такой жизни и не думала умирать. Хотела жить и жила, до последних дней снимаясь в фильме на телевидении. Ей было приятно, что здесь она окружена заботой, коллеги и обслуга старались облегчить ей работу, усаживали в таком положении, в котором меньше проявлялась боль, гримеры и костюмеры студии старались скрыть приметы болезни на ее лице. Она была согласна на такую жизнь и радовалась ей. Но болезнь усмиряться не желала, не собиралась идти даже на малейшие компромиссы. Это ее угнетало. Стали возникать видения. Ей стало казаться, что кто-то чужой ночью присутствует в палате, возится под ее кроватью. Однажды она склонилась над полом и увидела, как молодая женщина с фотоаппаратом в руках поворачивается на спину и упирается объективом в ее лицо. Об этом случае с Любой в телепередаче «Пусть говорят» рассказывал блестящий актер Александр Абдулов. Люба от неожиданности и страха замерла на секунду, поняла, что перед ней папарацци и, собрав последние силы Люба нажала кнопку и вызвала дежурную сестру. Та догадалась, в чем дело, и стала успокаивать Любу:
– Ну, заработает девушка немного, малость мне подкинет. А мы вам сейчас прическу подправим, набросим паричок и следов химиотерапии как не бывало. Ну тиснет девушка где-нибудь вашу фотографию, вы и не увидите.
Люба отчаянно замотала головой и дежурная, вздохнув, небрежно бросила девушке:
– Вылезай, Галка. Сегодня наш номер не пройдет. В следующий раз, когда будет в забытье, мы ее и щелкнем.
Девушка, не поднимаясь с колен, пятясь, выползла из палаты.
Я знал, что у нас в стране появилась организация папарацци, неизвестно как возникшая и кем руководимая. И столкнулся я с нею тоже неожиданно.