Любовь шевалье
Шрифт:
Уже пробило два часа ночи; порой сильные порывы ветра вынуждали коней останавливаться и пятиться назад. Кучер съежился на козлах. Все страшило его: и странный дворянин, шагавший, словно привидение, гроза, гремевшая над Парижем. А Панигарола, остановленный ураганным ветром, замирал, точно изваяние, обратив глаза к небу, где то и дело сверкали молнии. Потом он вновь шел вперед размеренной походкой, ведя за собой погребальную колесницу.
— Куда он? Куда он направляется? — бормотал дрожащий возница. — Какое необычное свадебное путешествие… Я боюсь… боюсь…
Внезапно Панигарола застыл на месте, и кучер сообразил, что они
— Кладбище Избиенных Младенцев!
Монах открыл дверцу экипажа и вынес из кареты тело Алисы де Люс. Он положил усопшую возле невысокой кладбищенской стены и стукнул в оконце бедной лачуги, приютившейся возле ограды кладбища.
Возница, трясясь от страха, уставился на ту, кого он посчитал новобрачной. Порыв ветра отбросил с ее лица капюшон, и кучер понял, что видит покойницу. Побелевшими губами он прочел молитву, изо всех сил хлестнул лошадей, и экипаж, как вихрь, с грохотом умчался во тьму.
На стук Панигаролы откликнулся надтреснутый голос:
— Кого там принесло?
— Мне нужен могильщик.
На пороге домика появился старик с чадящим светильником в руках. Он удивленно воззрился на нежданного гостя, который поднял его с постели среди ночи.
— Отец Панигарола! Вы?! Да еще в таком костюме…
— Ты меня знаешь?
— Кто же не знает вашего преподобия? Мы все ходили на ваши проповеди.
— Отлично! Если тебе известно, кто я, значит, ты понимаешь, что обязан исполнять мои приказания. Ты должен повиноваться мне беспрекословно, иначе тебе не поздоровится…
— Помилуй Бог, ваше преподобие. Да вы святой человек, разве ж я осмелюсь вас ослушаться! Говорят, вас даже при дворе боятся, и сам папа римский… Правда, я с кладбища ни ногой… мало кого вижу, так что пусть болтают, что хотят… Как ваше преподобие скажет, так я и сделаю!
— Бери заступ и пошли!
— Значит, рыть… — заикаясь, пролепетал старик.
— Вот именно, рыть! Рыть могилу… — произнес монах таким тоном, что старик обмер.
Он начал дрожать, по лицу его заструился холодный пот. Голос Панигаролы был мало похож на голос живого человека. Так заговорил бы покойник, если бы обрел дар речи. Могильщик покорно взял заступ и лопату. По знаку своего зловещего гостя он отпер ворота кладбища.
Панигарола подхватил тело Алисы на руки и понес, трепетно прижимая его к своей груди. Он обнимал Алису так, как страстный влюбленный обнимает невинную девушку, минуту назад открывшую ему свое сердце. Он укачивал ее, как укачивает потрясенная горем мать только что умершего ребенка.
Могильщик остановился и начал неспешно копать… Прошел час. Яма была уже довольно глубокой. Все это время маркиз де Пани-Гарола, первый возлюбленный Алисы де Люс, простоял на краю ямы, держа на руках ту, которую боготворил… Он не отрывал взгляда от лица Алисы; кажется, он даже не моргал. Старик деловито рыл яму; вспышки молний мертвенным светом озаряли кладбище; ураган валил деревянные кресты, которые с громким треском падали на землю, а Панигарола целый час стоял, будто живое воплощение неутешного горя.
Но вот старик закончил свой труд; инок спрыгнул вниз и опустил Алису на дно ямы. Он бережно закрыл прекрасное лицо капюшоном, закутал все тело в рясу и выбрался наверх. Ошарашенный могильщик, седые космы которого безжалостно трепал ветер, изумленно указав рукой на труп, спросил:
— Что? Так и закапывать? Без гроба?
— Гроб не нужен, — отрезал Панигарола.
— И без савана? Ее и прикрыть-то нечем…
— Сейчас прикроем…
Могильщик не понял, что имел в виду монах, взялся за лопату и хотел уже засыпать яму. Но Панигарола схватил его за руку:
— Погоди!
Старик замер, и монах объяснил:
— В этой могиле она будет лежать не одна.
— А с кем же? — прошептал дед.
— Со мной…
Старик едва не потерял сознания от страха; он уже ничего не старался понять: ему казалось, что он видит кошмарный сон.
— Ступай, — велел Панигарола, — придешь сюда через час. И тогда… тогда, не заглядывая в могилу, забросаешь ее землей. Там будут два трупа: ее и мой… Похоронишь нас обоих. И еще — возьми это…
Монах вложил деду в руку тяжелый мешочек, полный золотых монет. Это было немалое богатство. Старик вцепился в мешочек и немного успокоился.
— Это мне? Чтобы я держал язык за зубами? — уточнил он, и в глазах его вспыхнул алчный огонек.
Панигарола отрицательно покачал головой.
— Значит, вы платите мне за работу.
— Если будешь болтать, угодишь на виселицу. А за работу тебе платить не положено, на то ты и могильщик.
— Тогда для кого же эти деньги?
— Запомни: возможно завтра, а возможно, и через неделю или через месяц сюда придет маленький мальчик, темноволосый, темноглазый, худенький и бледный… выглядит он лет на шесть. Ты возьмешь его за руку, приведешь к этой могиле и скажешь: «Тут покоится твоя матушка. Ты так хотел ее найти». Выполнишь мою просьбу?
— Да чего ж не выполнить.
— Имя малыша — Жак-Клеман.
— Жак-Клеман, я запомню. Пусть приходит, молится, дело святое.
Панигарола облегченно вздохнул и распорядился:
— А теперь ступай. Не забудь своего обещания и возвращайся через час.
Старик, не отрывая взгляда от лица монаха, попятился, Панигарола, замерший на краю могилы, походил на привидение, вышедшее из преисподней и готовое теперь снова скрыться в сумерках ада. Дед, несмотря на безумный страх, понял, что не в состоянии уйти. Он, крадучись, скользнул в сторону, ухватился за деревянный крест, который высился на одном из холмиков, и стал наблюдать. Ярко сверкнула молния. В ее свете могильщик увидел мужскую фигуру, рухнувшую в яму… Затем кладбище окутал мрак. Но вот опять вспыхнула молния, и дед ясно разглядел, что на краю могилы уже никого не было.
Панигарола лежал рядом с Алисой; он неотрывно смотрел на любимую. Пальцы монаха сжимали кинжал: инок опасался, что умрет не сразу; если так, он вонзит клинок себе в сердце. Панигарола поднес ко рту кольцо и слизнул оставшиеся в углублении белые крупинки. Монах действовал совершенно механически… Приняв яд, он обнял Алису правой рукой и опять вгляделся в дорогие черты. Он уже не ощущал ни пылкой страсти, ни злобной ненависти. Его душу переполняло лишь нежное сочувствие.
В двадцати шагах, судорожно вцепившись руками в основание креста, застыл потрясенный могильщик; он ждал. Пролетел час, потом второй. Ветер стих, буря прекратилась. И лишь рано утром, с первыми лучами восходящего солнца, которое засияло на ясном, будто омытом дождем небе, старик осторожно подобрался к краю ямы и посмотрел вниз. Он не в силах был отвести глаз от того, что увидел; кошмарный бред, воплотившийся в трагическую реальность, поверг старика в оцепенение.