Любовь у подножия трона (новеллы)
Шрифт:
Это не его любимая вернулась. Это Смерть пришла за ним.
Между тем карета остановилась в одном из укромных переулков позади Зимнего дворца. Кучер подождал, пока дама осторожно спустилась с подножки, и хлестнул коней. Таков был полученный им приказ.
Дама медленно шла знакомой дорогой ко дворцу. Сколько раз она проходила этим путем за минувшие два года! Вон там, за углом, где боковая калитка, ведущая во двор, стоит преданный ей часовой. Он многое видел, может быть, кое-что знает, о чем-то догадывается. Но когда дама пройдет мимо него, он останется недвижим. Он сделает вид, что не заметил ее, что это была вовсе не женщина, а призрак. Ему и в голову не придет отдать ей почести, взять на караул,
…Неужто прошло уже одиннадцать лет с тех пор, как юная баденская принцесса Луиза–Августа, сияющая красотой и юностью, вдохновленная самыми радостными ожиданиями, прибыла в Петербург, чтобы выйти замуж за пятнадцатилетнего великого князя Александра – будущего наследника российского престола? Да, это произошло ровно одиннадцать лет назад – 31 октября 1793 года. Луизе тогда было четырнадцать, и приближенные Александра пришли в восторг от ее нежной красоты. Императрица Екатерина Великая, устроившая этот брак, осталась довольна красотой невесты и ее умом. Родители Александра, великий князь Павел Петрович и великая княгиня Мария Федоровна, также смотрели на нее с умилением. Но куда важнее было то, что она понравилась Александру, а он понравился ей. Они были похожи друг на друга: нежные, белолицые, светловолосые, с голубыми глазами. Казалось, это обручаются два ангела!
«Как только мы остались в комнате одни, он меня поцеловал, а я его. И теперь, думаю, так будет всегда!» – радостно писала невеста матери.
Все сулило им счастье… все обмануло их.
Луиза, которая теперь звалась Елизаветой, не могла бы назвать день, когда поняла, что ожидание любви, готовность к ней никогда не перейдет в любовь. Днем им было легче – они были просто друзьями, к тому же надо было соблюдать некий декорум под взглядами придворных. А ночи… ночи приносили печаль и стыд, потому что юные супруги не знали, что им делать друг с другом и со своими собственными незрелыми, не искушенными в желаниях телами. В огромной постели под величественным балдахином они старались держаться как можно дальше друг от друга, и постепенно между ними нагло улеглось Разочарование. Нагрело себе местечко. Устроилось надолго…
Навсегда.
Может быть, все еще и уладилось бы, кабы каждого из них не подстерегали со всех сторон искушения, кабы придворная жизнь не мучила ревностью неокрепшие, не умеющие любить души. Платон Зубов, молодой любовник императрицы Екатерины, смотрел на Елизавету с нескрываемым вожделением. Что с того, что она никогда не подавала ему повода, что боялась его и старалась избегать? Александр ревновал и дулся, держался с ней холодно, упрекал в том, в чем упрекать не следовало, а то и вовсе замыкался в высокомерном, молчаливом презрении. Это оскорбляло его юную жену, она ощущала себя непонятой, заброшенной. Разве удивительно, что ее потянуло к другу Александра, поляку Адаму Чарторыйскому, бывшему всего на несколько лет старше ее мужа, но при этом такому опытному, умному, понимающему, чуткому… такому ослепительно красивому? И он был влюблен, безумно влюблен в Елизавету, все в ней восхищало его: каждый ее шаг, каждый вздох, звук ее голоса, смех, фигура, глаза… Он весь начинал светиться при встрече с ней, в то время как Александр всем своим обликом выражал неистребимую скуку. И все же Елизавета была женой своего мужа, мысль о том, чтобы ответить на нескрываемую страсть прекрасного Адама, казалась ей кощунственной. Она великая княжна! Она будущая императрица! Что с того, что великая Екатерина никогда не скрывала своих любовников? Она незамужняя женщина. Она повелительница, которая устанавливает законы и задает тон жизни. Ей можно все! Но Елизавета – кто она такая? А вдруг ухаживания Адама станут кому-то известны? Впрочем, о них и так уже говорят. Но Елизавете нечего стыдиться,
Она невыразимо обрадовалась, когда узнала, что беременна. Какое счастье! Значит, их с Александром неуклюжие, торопливые, почти стыдливые прикосновения все же принесли свои плоды. Будет ребенок… наверняка он привяжет их друг к другу. После его рождения их отношения изменятся, и, может быть, вернется та любовь, которую они когда-то испытывали?
Однако рождение дочери Марии стало для Елизаветы страшным ударом.
О нет, она с восторгом смотрела на свое очаровательное дитя. Но остальные… все до одного, начиная с императора Павла и его жены и кончая последней фрейлиной, видели не милую, чудную девочку. Они видели только ее глаза и волосы. Черные глаза и темные волосы!
Александр смотрел в голубые глаза жены своими голубыми глазами и молчал. Угрюмо молчал… А Павел Петрович не постыдился во всеуслышание вопросить:
— Как может у светлоглазых и светловолосых супругов родиться черноволосый и черноглазый ребенок?!
— Господь всемогущ, – растерянно пробормотала в ответ фрейлина Шарлотта Ливен.
И больше никто ничего не решился сказать в защиту Елизаветы и ее чести. И даже она не напомнила императору о том, что он ничем, ни единой черточкой лица и тем паче – этим нелепым курносым носом не напоминает своих родителей. Почему? Потому что Господь всемогущ! Однако что дозволено Юпитеру…
Потом Елизавете чудилось, что ее дочь умерла не от воспаления мозга, а просто задохнулась в атмосфере всеобщей подозрительности и недоброжелательства. Мари едва прожила год. Александр не утешал жену в ее горе. Может быть, он даже вздохнул с тайным облегчением при этом известии… Тем паче что теперь он стал императором после государственного переворота 11 марта 1801 года. И чуть ли не первое из того, что сделал новый император, было появление у него официальной фаворитки. Впрочем, извиняло Александра лишь одно: он и впрямь по уши влюбился в ослепительно прекрасную Марию Нарышкину…
А Елизавета пыталась хоть как-то скрасить то унылое одиночество, на которое она отныне была обречена. Теперь они с Александром появлялись рядом только на официальных церемониях. А Мария Нарышкина не стеснялась на балах подходить к императрице и томно жаловаться на то, что, кажется, беременна… Как будто Елизавета не знала, от кого именно та беременна!
О нет, она не бросилась искать утешения в мужских объятиях, хотя знала, что многие мужчины смотрели на нее с восторгом. Например, на недавнем выезде в Царское Село какой-то высокий кавалергард уж так пялился, так пялился… Елизавете чудилось, что с той стороны, где он стоял, у нее щека загорела, как будто она слишком надолго повернулась к солнцу.
Она запомнила его, потому что он был очень красив. Это и понятно – в кавалергардский полк брали только исключительных, отборных молодцов! Но красота его была совсем иной, чем красота богоподобного Александра, покинувшего жену ради другой женщины. Этот юноша – на вид ему было лет двадцать пять, не больше, чем самой Елизавете, – был не гордый, не надменный. Он был… добрый. С хищным профилем, с темными, дерзкими губами и еще более дерзким взглядом пламенных черных глаз – а все-таки добрый. И застенчивый. Когда их глаза встретились, он покраснел, будто невинная девица!
Странно он как-то смотрел. А может, не странно, а презрительно? Может, он знал, что императрицу бросил муж, – вот и поглядывал пренебрежительно, понимая, что ее, маленькую, тоненькую, невзрачную, совершенно не за что любить. То ли дело роскошная Нарышкина, при виде которой все теряют дар речи! А она… брошенная жена! Ничтожество.
Елизавета постаралась больше не думать о красавце–кавалергарде, как вдруг… как вдруг столкнулась с ним лицом к лицу. На сей раз это произошло не во дворце, а в доме княжны Натали Шаховской. Это была подруга и бывшая фрейлина Елизаветы. Вот–вот она должна была стать княгиней Голицыной, и Елизавета решила навестить ее накануне свадьбы.