Любовь-убийца (сборник)
Шрифт:
Чтобы не входить в резиновую щель, не слышать проклятого лязга, он, хрипя, ринулся вверх по лестнице, с робкой надеждой ощущая, как в груди что-то рвется, освобождая место огненной пустоте, расширяющейся, словно галактика. Уже не было ни заплеванных, выщербленных ступенек, ни облезлых, исцарапанных стен – вселенная превратилась в орудие нагнетания палящей боли, которая наконец-то оттеснила боль гораздо более ужасную. Анестезирующая сила боли была такова, что его не пронзил даже ключ, вкрадчиво проникший в скважину.
«Ириша,
От его крика (такова сила непреклонного приказа!) померк свет в прихожей: сначала напряжение упало вполовину, а потом чернота залила почти все, кроме нескольких волокон вьетнамской циновки.
Очнулся он оттого, что кто-то трепал его за ухо. Огромное лицо в поварском колпаке заменяло ему небо. «Вы меня слышите, – спрашивало лицо, – как вас зовут?».
Инфаркт, осенила радостная догадка, но он не смел поверить своему счастью. Он пошевелил губами, и лицо склонилось ниже. «Скажите, мне можно будет жить половой жизнью», – одними губами прошелестел Иридий Викторович. Окружающим было не слышно, а перед доктором в качестве пациента он имел право на такую вольность.
У врача от неожиданности вырвался хрюкающий смешок:
«Ну, вы, голубчик, даете! Вам не об этом сейчас надо думать. Уж полгодика придется как-нибудь перетерпеть».
Из небытия, на мгновение приоткрыв просвет в какой-то иной мир, где маячили в пустоте расстроенные лица Ляли и Антона, возникла медсестра с комариным жальцем в руке. Видимо, доктор что-то успел ей шепнуть о первом вопросе вынырнувшего из загробной тьмы Иридия Викторовича, потому что она поглядывала на него с каким-то почтительным удивлением – вот уж, мол, от кого не ожидала...
Боли он не почувствовал – только бесконечный покой: впереди было полгода свободы.
БЕСКОРЫСТНАЯ
Она еще в полете поняла, что ей кранты.
Если даже она ничего не расшибет, приковылять на сломанном каблуке все равно будет полный звездец. И если даже успеть обернуться к себе на Зверинскую за кроссовками, все равно с сарафаном они не покатят, могут принять за бомжиху... А джинсы никогда так не подействуют на мужика, как платье с вырезом...
Дзынннь!..
Уфф, успела подбросить под локоть сумочку, – искры и слезы из глаз – чепуха, главное (лихорадочно оглядела локти, коленки) обошлось без ссадин, без мокрухи, а чего не видно мужикам, то и ее никогда особенно не волновало. Теперь – она это поняла еще в воздухе – ее ухватила за глотку другая проблема: туфли. У друзей и подруг уже назанято столько, что лучше о себе даже не напоминать, – но и переносить встречу с будущим шефом сразу аж на неделю... Да и что она даст, неделя?.. Да хоть и месяц?.. Она же бескорыстная, она не может брать у мужиков бабки...
Подарки – дело другое. Но только такие, какие они сами дарят. А просить чего-то конкретного – до этого она никогда не унижалась.
– Вы не ушиблись?..
И сразу отлегло – раз еще не перевелись на свете мужики, значит жизнь продолжается. Голос только его не понравился – слишком уж встревоженный, совсем без заигрывания...
И глаза тут же подтвердили: слишком чистое лицо, слишком серьезное, слишком красивое – короткая стрижка, седеющие виски – прямо американский генерал, они там такие, не то что наши пузаны.
Но выбирать не приходилось.
– Каблук сломала... – растерянно улыбнулась она снизу вверх, зная, что сломанная нога не умилит, а каблук умилит.
– Ну, это не большая беда, – не вполне еще успокоено улыбнулся натовец и, склонившись, протянул ей твердую руку, другой рукой одновременно подхватив ее под локоть.
– Ой, спасибо... – растерянно улыбнулась она, повисая на его руке, чтобы подчеркнуть свою беспомощность, и он не оплошал: поднял и поставил ее на ноги с такой легкостью, словно она была куклой.
Силен... Отличник боевой и политической подготовки.
Она еще раз мгновенным фотографирующим взглядом оценила его стать – да, красавец, на раскаленной Мытнинской набережной смотрится, как на Багамах, где она так и не побывала: белые джинсы и бежевая безрукавка с американским лейблом на кармашке, высокий, поджарый, с широкими прямыми плечами – не то манекен, не то и впрямь американский генерал, хоть сейчас бомбить какую-нибудь Сербию...
– Спасибо... – еще раз протянула она, не зная, на что решиться, а он вдруг вгляделся в нее поближе (она даже слегка напряглась – может, где-то когда-то в чем-то его кинула?..) и вдруг просиял, как осточертевшее июльское солнце:
– Элька, это ты?..
Уфф, значит из давнишних знакомых... А с теми у нее никогда никаких разборок не водилось.
Покойная мать хотела вырастить ее заморской принцессой – в коммуналке на Зверинской, вот и наградила красивым именем – Эльвира. Ее все и звали Элькой, пока она после техникума не начала новым знакомым представляться Веркой. Так она с тех пор и живет Веркой, серебряную свадьбу с новым именем скоро можно справлять.
Она тоже вгляделась в генерала попристальнее и ахнула:
– Комсомолец?..
Расстались на Мытнинской и встретились на Мытнинской, хотела добавить она, но вовремя прикусила чересчур уж простодушный свой язык: расстались они не самым нежным образом... А ведь выйди она тогда за него замуж, тоже, стало быть, была бы генеральшей, серебряную бы свадьбу уже справили... Да нет, все равно бы ей было не вытерпеть этих вечных комсомольских дел...
– Я неважный был комсомолец, – растроганно усмехнулся он, – ты же помнишь, я все больше самиздат читал да Би-би-си слушал...