Любовь в эпоху перемен
Шрифт:
Завибрировал мобильник и заскользил по глянцевой обложке с Карабасом Барабасом, похожим на президента.
Звонил опальный прозаик Редников из «Палимпсеста»:
— Слушай, тут такое дело… Может, зря беспокою? Забегала твоя Алиса из «Мехового рая», спрашивала, заходил ли ты ко мне в районе трех.
— А ты — что?
— Сказал на всякий случай, что не заходил. Правильно?
— Теперь без разницы.
— Но она, по-моему, не поверила. Бабы ведь чуткие.
— Ее проблемы.
— Вот как? Значит, все порвато-разломато?
— Вроде того.
— Ну
— Спасибо за бдительность!
— За это купишь у меня три книжки.
— Договорились.
…Ласская тоже не поверила ни в какие сюрпризы, ни с ожерельем, ни с кооперативом. Муж не то что квартиру, — носки без одобрения не покупал, а приготовив заранее подарки, никогда не мог дотерпеть до заветной даты, гордо раскалываясь задолго до торжества. Но Марина сделала вид, что верит. Исидор, наверное, подучил. А может быть, мудрый тесть посоветовал. Индийскую роскошь она так ни разу и не надела, передарила кому-то. А когда кооператив вдруг накрылся (квартиры отдали многодетным семьям, устроившим митинг возле Моссовета), жена даже не расстроилась, забрала деньги и расточила.
Однажды вечером в квартире раздались короткие междугородные трели. Обычно трубку снимала Марина — мать звонила ей с дачи десять раз на дню. Но Ласская замешкалась в ванной, и Гена, отложив «Новый мир», ответил сонным голосом:
— Алло.
— Можешь говорить? — сквозь треск спросил Колобков.
— Могу.
— Третий раз звоню. Ты сам-то к телефону когда-нибудь подходишь?
— Вот подошел.
— Передаю.
— Это я, — сказала Зоя прерывающимся голосом.
— Как хорошо! — задохнулся он. — Ты… ты… позвонила… Как ты?
— Плохо. Я очень скучаю. Я умру. Приезжай!
— Конечно! Обязательно! Я тебя люблю! — вскричал он, понизив голос, ставший сразу подловато таинственным.
— Приезжай, пожалуйста! — снова попросила она, задетая этой неуместной в разлуке секретностью.
Во время разговора послышался щелчок, и звук стал чуть слабее: так всегда бывало, если кто-то снимал трубку на кухне. Но конспиратор не решился оборвать разговор, боясь окончательно обидеть Зою. Потом он долго присматривался к жене, соображая: слышала или нет? Но Марина ничем себя не выдала. Призналась она много лет спустя, во время пьяной перебранки: мол, думаешь, забыла, как твои бляди домой мне названивали! Вскоре тесть пригласил Гену на обед в Дом художника и долго с усмешкой объяснял зятю, что у мужчины баб может быть навалом, сколько осилишь, а жена — одна-единственная. Человечество совершило два великих открытия: моногамный брак и гарем. Увы и ах, наша цивилизация не оценила удивительного изобретения чувственного, но мудрого Востока и теперь расплачивается кризисом семьи.
— Запомни: любовница для страсти, а жена для старости…
…Скорятин тяжко вздохнул, включил монитор, глянул в почту и увидел письмо от Дронова. Так скоро? Впрочем, эти твиттерные мальчики без планшета на унитаз не сядут. Недавно губернатора сняли за то, что, балбес, наябедничал всему Интернету, что на приеме в кремлевском салате червячка нашел. Детский сад! Несколько мгновений Гена не отваживался открыть судьбоносное, без преувеличения, письмо, сидел и чувствовал, как тяжелеет затылок. Наконец решился.
Геннадий Павлович, зря Вы «почистили» свою чудесную «Клептократию» перед тем, как послать ее мне. Та, которую я получил вчера, была острее, ярче, задиристее. Хорошо и честно! Власть должна знать, что о ней думает народ. И совсем уж напрасно Вы подписались псевдонимом. Ваш стиль перепутать ни с каким другим нельзя. Если опубликуете первый вариант статьи где-нибудь, с удовольствием перечитаю. По-моему, Вы преступно относитесь к своему таланту: Вам надо писать, а не тратиться на редакционную рутину. Жизнь коротка. Вы старше меня и должны понимать это лучше. Заходите, если совсем станет плохо!
Скорятин задохнулся от подлой невероятности случившегося. В глазах потемнело, а тело заволокло дурнотой, какая бывает, если узнаешь о смерти близкого человека, с которым еще вчера обсуждал планы на отпуск.
— Су-уки! — заорал Гена и хватил по столу кулаком с такой силой, что треснуло стекло, а карандаши вылетели из малахитового стаканчика, как стрелы из арбалета. Опрокинув кресло, главный редактор выскочил из кабинета и промчался мимо Ольги, воздушной волной сметая со стола легковесные машинописные странички. От удивления секретарша выронила мобильник, откуда струился бархатный баритон: «Мы уедем, уедем…»
«К саблезубым медведям…» — срифмовал он на бегу и чуть не заплакал.
Кабинет Дочкина был заперт, но изнутри доносились Жорино хихиканье и дамское ржанье. Во всей редакции так смеялась только Заходырка. Гена обрушился на дверь:
— Открой, скотина!
Веселье стихло, послышался совещательный шепот. Тогда Скорятин с размаху ударил ногой, оставив на фанеровке черный зигзаг от микропорки:
— Дочкин, открой! Я хочу посмотреть тебе в глаза, скотина! — и снова шарахнул ботинком, уродуя хлипкий шпон.
Из соседних кабинетов на шум выглянули изумленные сотрудники, но, увидав разгневанного шефа, юркнули в комнаты, как улитки в раковины. Гена стал колотить попеременно — ногами и кулаками. Боли он не чувствовал и остановился, когда заметил на текстуре розовые пятна от сбитых в кровь костяшек. Оценив раны, мститель сложил кулаки вместе и размахнулся, как дровосек, чтобы окончательно снести преграду. Вдруг дверь распахнулась, и он едва не въехал в лоб Заходырке.
— В чем дело? — величественно спросила она.
Глянув через ее плечо, он увидел заново накрытый журнальный столик, но вместо бутербродов с килькой на блюде возлежали бананы и виноград, а водку сменила початая бутылка «Абрау-Дюрсо». Того самого. В пепельнице дымилась тонкая дамская сигарета с красным от помады фильтром.
— Курить в помещении нельзя! — тихо упрекнул Скорятин.
— По праздникам можно, — улыбнулась гадина.
— И что же вы празднуете?
— Ваш уход, — ответила «генеральша».
— Не вы меня назначали — не вам меня увольнять.