Любовь в изгнании / Комитет

Тахер Баха

Я купил еды на несколько дней, предупредил привратника никого ко мне не пускать под предлогом отъезда, потом поднялся к себе.

Было необходимо быстро, не медля ни дня, закончить кое-какие дела, хотя боль в локте при каждом движении мешала этому. Сначала перебрал и привел в порядок старые документы, испытывая при этом странное, смешанное с горечью удовольствие, вспомнил все свои успехи. Сколько было вокруг них когда-то шума! Дипломы, анкеты, билеты, письма, чеки, расписки — мелкие вехи пути, пройденного с тех пор, как я встал на ноги.

Задумался над фотографией отца… Вот кто оставил тоскливое наследство из обид, недостатков, пустых мечтаний, бессмысленных

упований на мое блестящее будущее! Им так и не пришлось сбыться. Слава Аллаху, что отец не дожил до сегодняшнего дня и не видит моего ужасного положения.

Весь день я просидел, перебирая фотографии людей, с кем был когда-то близок, вглядывался в лица женщин, которых любил в своей прошлой жизни и с которыми связывал большие надежды, всякий раз терпя неудачу. Неудачи, неудачи… Мне хотелось, размышляя об этом в последний раз, понять, наконец, в чем же состояла многократно повторенная ошибка. Как-то незаметно печальные воспоминания о женщинах повернули мои мысли в другую сторону. Я достал все имевшиеся книги «для взрослых», полистал их, напряг память и воображение, чтобы еще раз пережить короткие мгновения чудесного напряжения, когда в каждой клеточке тела пульсирует жизнь, а наслаждение кажется бесконечным.

Следующий день был отдан разбору старых записных книжек — куч бумаги, на которых увековечено нечто, когда-то давно казавшееся важным. Теперь почти все забыто, едва различимо. Грустный след… С тусклых страниц вставали сочиненные в припадке молодого энтузиазма грандиозные проекты; за каждым неизбежно следовало закономерное поражение.

Или вот разнообразные выписки из прочитанных книг, в основном, об идеальном: гармоничном и правильном образе жизни. Несколько часов не мог оторваться от строк Маяковского, написанных, скорее всего, незадолго до смерти:

надеюсь верую вовеки не придет ко мне позорное благоразумие … в такие вот часы встаешь и говоришь векам истории и мирозданию [42]

Трагедия поэта подтолкнула к мыслям о собственной судьбе. Я прекрасно помнил все — каждый день и каждую мелочь с тех пор, когда решил пойти на встречу с Комитетом, каждый понятый факт и весь опыт общения с ним.

Чудовищная истина открылась слишком поздно!

42

Строки, цитируемые в арабском переводе, взяты из поэмы «Неоконченное» (строфы 1 и 4), см. В. В. Маяковский. Полное собрание сочинений в 13 томах. Т. 10, М., ГИФЛ, 1958, с. 286–287.

Теперь было обидно за свое малодушие перед НИМИ во время последней встречи, когда я побоялся сказать этому сборищу нелюдей все, что мог и хотел, наконец, должен был сказать. С отдельными негодяями — Коротышкой, верзилой в автобусе, врачом, я был значительно смелее. Попытки понять причину страха перед сидящим за административными столами отнесли меня в далеко ушедшие времена, когда я, совсем маленький, держал свой первый в жизни экзамен (какой именно — восстановить невозможно, да это и не важно). С тех пор каждый раз я чувствовал себя голым и беззащитным под равнодушными, холодными взглядами наделенных властью людей. Они жили в каких-то иных мирах

свободно и легко, и наша встреча для них ничего не меняла, в то время как я был от нее полностью зависим.

Больше всего на свете мне хотелось теперь снова оказаться лицом к лицу с Комитетом, чтобы, наконец, сказать правду о нем. Представляя эту, уже невозможную встречу, я невольно начал подбирать слова, фразы, потом резко поднялся, вставил в магнитофон пустую кассету и выпрямился, будто видел ИХ перед собой. В пустой, темнеющей комнате гулко и твердо жил мой голос:

— С самого начала мною была допущена непростительная ошибка. Я должен был выступить против Комитета, а не искать с ним компромисса, ибо все честные люди на земле обязаны добиваться его уничтожения.

Понятно, что конец вашей власти еще не будет завершением борьбы — на место старого Комитета придет новый, цели и намерения которого будут прекрасны. Но и он не избежит разложения, тогда символ прогресса переродится в орудие реакции. Рано или поздно его тоже придется низвергать. Изучая историю, в которой человечество неоднократно переживало подобные события, я понял, что в самом этом процессе, процессе повторяющегося краха и попыток возрождения, вы постепенно слабеете и угасаете, а такие как я, накапливают силы для сопротивления. Приговор вынесен, и когда это произойдет, меня, к сожалению, не будет. Исход закономерен, ибо у того, кто пытался что-либо изменить и не имел для этого ни малейших возможностей, кто хотел понять суть происходящего, а значит, вашу суть и кто бросил вам вызов, хотя время для этого еще не подошло, — у того не было ни одного шанса выжить. Я ухожу, и мое отчаяние облегчает только уверенность в том, что рано или поздно вы сгинете. В этом логика истории и закон жизни.

Роль получилась выдержанной и точной, ибо сегодня ораторский пыл не смог занести меня в преувеличения.

Как будто издали, неторопливо и отрешенно разглядывал я все, что случилось со мной в жизни, пытаясь подвести общий итог утратам и приобретениям. Получилось, что моя судьба не так уж несчастлива, по крайней мере, по сравнению с судьбами сверстников. Жалко, конечно, что не увижу великого дня, но это не так уж важно, если я уверен в его неотвратимости. Мысли разом пресеклись, в голове осталась легкая пустота. Такого полного, блаженного покоя мне не удавалось испытывать раньше, разве что, слушая музыку…

Вновь остро захотелось испытать ее магию. Вот она, моя гордость, — пластинки!

Как теперь далеки мелодичные, нежные Моцарт и Григ, грустные Шуберт и Чайковский. Мне не хотелось грезить о волшебных мирах с Берлиозом и Скрябиным, а уравновешенная созерцательность Малера и Сибелиуса казалась чуждой. Наконец, я нашел тех, вместе с кем хотел бы пережить еще раз сомнения, блаженство веры, необходимость борьбы, торжество победы, пришедшее на смену страданию.

Сезар Франк, Карл Орф, Бетховен и Шостакович.

Стало совсем темно. Записи великих мастеров лежали рядом, в кресле у наружной стены. Музыка заполняла мой дом и меня всю ночь.

Рассвело. Я поднес ко рту больной локоть и начал себя есть.

Апрель 1970 — декабрь 1980

Каир

Об авторах

Баха Тахир родился в 1935 г. в Каире, в семье учителя. В 1956 г. окончил историческое отделение филологического факультета Каирского университета. С 1959 по 1975 год работал на радио. С 1981 по 1995 г. жил в Женеве, где работал в ООН.