Любовь в настоящем времени
Шрифт:
От этих слов начинает болеть голова.
— Привет, Леонард. — Это Ханна. Мы вернулись домой. — Что сказал доктор?
— Все хорошо, — отвечает Леонард.
— Иди ко мне на коленки и расскажи все по порядку.
— Если он тебя найдет, — говорю. — Ему в глаза закапали.
Леонард осторожно пробирается по офису к столу Ханны и садится ей на колени, веселый, как всегда.
— Все здорово.
Он передвигается на ощупь? По памяти? И что он вообще видел в своих старых очках? Лично я представить себе не могу, что такое близорукость, как к ней надо приспосабливаться и насколько его жизнь отличается от моей. Он ведь живет совсем в другом мире, чем я.
— Так что все-таки сказал доктор по поводу твоих глаз?
— То же, что всегда. Ничего нового.
— Слышь, Док, хочешь узнать результаты опроса по первым выборам? — встревает Кэхилл.
— Как тебе сказать… А они мне понравятся?
— Как тебе сказать… Ты хочешь, чтобы человек выиграл выборы?
— Само собой, Кэхилл. Что еще, на хрен, за вопрос? — С меня доллар в штраф-копилку.
— Тогда нет. Не понравятся они тебе.
Барб приходит в десять. Почти час уходит у нас на любовь — отчаянную, восхитительную, всю из переплетений.
Барб не вскакивает и не начинает сразу одеваться. Проходит немало времени, прежде чем я, накинув что-то на себя, иду провожать ее до двери. Но вместо того чтобы уйти, она садится на мой диван. Мой — без спящих на нем мальчиков, ведь у Леонарда теперь своя собственная спальня.
Барб спрашивает, нет ли у меня чая без кофеина. Если она сейчас выпьет что-нибудь с кофеином, то не уснет потом всю ночь. Я ставлю чайник и сажусь рядом с ней.
Что происходит? Прежде такого не бывало.
— Результаты опроса еще ничего не значат, — говорит Барб. — Еще слишком рано. Многие из кандидатов, кто потом выигрывал выборы, начинали так себе.
— Что касается выборов, я полный профан. Но я согласен: еще слишком рано делать выводы.
— Ну? Что изменилось с нашего последнего свидания?
— Извини. Что ты имеешь в виду?
— Что ты делал все это время?
— А-а. Ну да.
Только сейчас до меня дошло, что происходит. Какой я тупой! Она задержалась, чтобы поговорить со мной, узнать, что новенького в моей жизни. Другими словами, мой упрек, высказанный во время ссоры, не остался без ответа. Значит, он задел ее за живое. А я-то считал, она пропустила его мимо ушей.
Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
— Докладываю. Мы переселили Леонарда в новую комнату. Арендовали офис в центре города. Мой дом уже мал нам. Кэхилл купил на аукционе обанкротившейся фирмы кучу нового оборудования. Что еще? Ах да. Мы с Леонардом были у врача. Обследовали ему глаза.
Свистит чайник.
Иду на кухню и завариваю травяной чай. Интересно, покрепче ей или послабее? И с чем она его пьет? С медом? С сахаром? Я даже расстроился. Надо бы спросить открытым текстом.
На диване Барб нет. В ванной на первом этаже свет не горит. Поднимаюсь по лестнице. В спальне никого.
Спустившись вниз, вижу, что дверь в комнату Леонарда приоткрыта. Осторожно подкрадываюсь и заглядываю внутрь.
Темно. Леонард спит, Барб стоит у его кровати — спиной ко мне. Чувствую себя непрошеным свидетелем. Что бы здесь ни происходило, это не для моих глаз. Поспешно ретируюсь на кухню, ставлю на поднос чашку с чаем, банку с медом, кладу на блюдце ложку — пусть Барб сама выберет, что ей нужно.
Она сидит на диване как ни в чем не бывало.
— Спасибо. — Она прижимается ко мне. — Пусть заварится как следует.
Я обнимаю ее за талию.
— Ну и что сказал окулист? — интересуется Барб.
— Тебе подробную версию или краткую?
— Суть.
— У него заболевание глаз, которое иногда встречается у недоношенных детей. Есть эффективные методы лечения, но это очень дорого. Требуется либо куча денег, либо хорошая страховка. При доходах Перл об этом и речи быть не могло. На данный момент у него на сетчатке развивается рубцовый процесс. Ему необходима криотерапия, после чего глазное яблоко обвязывают силиконовой лентой, чтобы изменить его форму. Иначе может произойти тотальное отслоение сетчатки. Даже если в детстве со зрением у него не произойдет ничего страшного, в подростковом возрасте глаза будут увеличиваться, рубцовое натяжение усилится и начнется процесс отслоения. Без срочного врачебного вмешательства он может ослепнуть.
Мы молчим. Она поглаживает меня по груди.
— Я начинаю понимать твою точку зрения, — говорю я. — Насчет непосильной ноши.
— Ты сделал свой выбор. Никуда теперь не денешься. Придется постараться. Есть надежда, что он останется с тобой навсегда? Ты собираешься официально усыновить его?
Я уже обсуждал этот вопрос с социальным работником. Оказалось, данный департамент предпочитает для усыновления семьи, где оба родителя в наличии. И если на горизонте появится приличная семья с отцом и матерью… Но не всем детям так везет. В общем, поживем — увидим.
— Если мне позволят.
— Значит, орел или решка. Или ты, или чужие дядя и тетя.
— Может, мне не следует об этом спрашивать, но уж очень хочется. Что ты сейчас делала у Леонарда в комнате?
Молчание. Конечно, Барб неприятно, что я видел ее у Леонарда. Зря я об этом спросил.
— Я просила у него прощения, — наконец отвечает она.
Все-таки у нас с Барб много общего. Я тоже пережил самые высокие минуты, когда Леонард спал.
Когда она ушла, я прошел в комнату к Леонарду и сел на краешек кровати.
Что делать, если его усыновит кто-то другой? Если приемные родители люди солидные и при деньгах, чудесно. Они смогут оплатить лечение. А если нет? Тогда остаюсь только я. Я ведь обещал ему, что сделаю все, только бы он не ослеп. Это во-первых. А во-вторых, сама мысль о том, что Леонард будет жить с кем-то другим, причиняет мне боль.
— Как я рад, что Барб вернулась, — бормочу я. — Но ты ведь и сам заметил, что я не сделал тебя предметом торга. И никогда не сделаю.
Ну это уже чересчур. Так нечестно. Утром за завтраком я обязательно скажу ему, что буду любить его вечно, что не дам ему ослепнуть и никогда он не будет для меня предметом торга.