Любовь в настоящем времени
Шрифт:
— Какие легкие!
Леонард мотает головой и кивает. Никакой резинки. Линзы-то весят мало, вот очки и не падают. К тому же дужки глубоко охватывают уши. Теперь Леонард может опускать голову и смотреть под ноги без опасений, что очки упадут. Перл, наверное, всегда мечтала, чтобы у него были такие. Штука в том, что очки дорогие. Очень и очень дорогие.
— Теперь я смогу запускать игры на ноутбуке, — прерывает мои размышления Леонард. — Смогу играть с Хроником и не спутаю его с Попкой. Ты ведь не слишком потратился?
— Что?
— Очки не очень дорогие?
— Не волнуйся по этому поводу. Носи на здоровье.
— Эге. Уже ношу. Митч? А я нравлюсь Барб?
— Ну конечно. Ты всем нравишься. Подумать только, сам Леонард! Разве может кому-то не нравиться Леонард? И по какой такой причине он может не понравиться?
— Знаешь, что в этих очках лучше всего? Я смогу значительно чаще видеть Перл.
Рот у меня открывается. Хочу уточнить у Леонарда, о чем это он. Но молчу.
С усилием закрываю рот. К этой теме мы больше не возвращаемся.
Я лежу на спине. Она припала ко мне всем телом. Никак не могу отдышаться. Может, Кэхилл и прав. В один прекрасный день после очередного свидания меня вынесут вперед ногами. Но даже если так случится, Париж стоит мессы.
Когда дыхание и речь возвращаются в норму, шепчу:
— В своих мечтах о том, как ты проведешь со мной целую ночь…
— Ну?
— …я оставляю место также и для сна.
— Завтра выспишься.
Однако. Дело-то, оказывается, еще не кончено. Как бы ей растолковать помягче…
— Хочу пить, — мурлычет она.
— Не уходи. Побудь со мной еще минутку.
— Это еще зачем?
— Не знаю. Просто побудь.
Наваливаюсь на нее всем телом и не пускаю. Впрочем, она и не пытается вывернуться.
Почему-то я редко оказываюсь сверху. То есть оказываюсь, конечно. Но не часто. Только в самые страстные минуты. И потом она сразу уходит. Это еще хорошо, если за стаканом воды. Обычно она уходит совсем. И я ничего не могу изменить. Иногда мне кажется, что эту дурную традицию можно прервать, если вести себя понастойчивее. Однако вряд ли тут многое зависит от меня.
Она проводит рукой по моим волосам и целует в лоб.
— Минутка прошла. Я пить хочу.
Спихнув меня, Барб сбрасывает одеяло и встает с кровати. Я лежу, закинув руки за голову, и, не отрывая глаз, вбираю ее в себя. А что, если растянуть эту ночь на несколько недель? Только надо ли?
Вчера или позавчера было полнолуние. И сейчас все залито лунным светом, а она стоит передо мной обнаженная! Вообще-то она не любит демонстрировать свое тело, и у нее есть масса уловок, чтобы не очень заголяться.
Барб стягивает со спинки стула мою вельветовую рубашку и влезает в нее, будто прочитав мои мысли. А может, она поймала на себе мой взгляд? Жалко ей, скряге, что я лишний раз посмотрю? Хоть сохраню ее образ в памяти на черный день. У меня уже таких образов — как у безумца, заготовившего консервов на полгода, на случай ядерной войны. А вдруг ей просто нравится носить мои вещи? Непорядок у тебя, парень, с самомнением, вот что. Считаешь, что ей все тебя мало? Хотя, с другой стороны, ведь не бросает же она меня. И это неспроста.
— Не убейся на лестнице, когда будешь спускаться, — предупреждаю я.
— Я чуть не убилась, когда поднималась. Что за барахло тут у тебя навалено?
— Мы освобождаем кладовую. Перевезем все на арендованный склад. А в комнате будет жить Леонард.
Барб вдруг перестает застегивать рубашку. Замирает, наполовину пропихнув пуговицу в петлю, — застывший кадр из фильма. Через мгновение фильм продолжается, но от меня ничего не ускользнуло. Обойтись бы без этого стоп-кадра, стереть из памяти, забыть навсегда… Только сам по себе нарыв не рассосется, я уж чувствую.
Она подходит к окну, раздвигает жалюзи и смотрит на улицу. Просто так, без всякой цели. На лицо ее падает свет от уличного фонаря. Волосы роскошно взлохмачены. Этакая современная прическа. Называется «меня только что изнасиловали».
— Что это значит? — спрашивает она.
— Мальчишке нужна своя комната. Да и социальный работник станет добрее.
— А почему он должен жить здесь? Ведь он не твой сын.
Я отвечаю не сразу. Внутри у меня все холодеет. Вот тебе и Леонард. Еще спрашивал меня своим тоненьким голоском, нравится ли он «Барб». Впервые я осознаю, что кое в чем Леонард разбирается получше меня.
Мне еще не раз представится случай в этом убедиться.
— А почему бы ему и не жить здесь?
— Почему? Сам подумай, Митчелл. Подумай о своей карьере. Подумай об ответственности, которая на тебя возложена. Как ты считаешь, кто подсказал мэру, что ты справишься? И вдруг ты решаешь податься в отцы-одиночки.
— Я справлюсь. А мэру мою кандидатуру подсунула ты. И у тебя были на то основания.
— Ты даже не представляешь себе, что это такое — воспитывать ребенка.
— Конечно, не представляю. Но ведь не боги горшки обжигают.
Она стоит у окна и смотрит в никуда. Напряжение в комнате становится осязаемым, кажется, оно вот-вот воплотится во что-то конкретное. Идет битва. Без воинственных криков и звона мечей. Наше первое столкновение. Я и не знал, что оно приближается. А Леонард знал.
— А явот вряд ли справлюсь, — говорит она.
— Что?
— Ты слышал, что я сказала.
— И что же?