Любовь в настоящем времени
Шрифт:
Только однажды поздним вечером — примерно за год до моего визита к этому поганому психоаналитику Изабель, мать ее, — реклама добралась и до местного канала. Кандидат в конгресс Гарри Столлер и его любящая жена предстали передо мной во всей красе. Я так и закоченел. Рука не поднялась щелкнуть кнопкой. И не хотел, а посмотрел. Не посмотреть было бы еще хуже.
Этот ролик меня просто вырубил.
Два дня подряд все, кто меня видел, задавали мне один и тот же вопрос:
— Что с тобой стряслось?
— Ничего, — неизменно отвечал я. Тон у меня при этом был такой, что вряд ли мне верили. Но больше ни о чем не спрашивали.
А со мной и вправду кое-что стряслось. И дело тут было даже не в браке как таковом. Ну женат кто-то на ком-то, что с того. Меня прямо расплющил тот факт, что, наверное, тысячи людей видели этот ролик и поверили. Реклама убедила их, что есть еще настоящие семьи, где супруги любят и ценят друг друга, и если бы я даже лично обратился к каждому из этих тысяч и попытался переубедить, то все равно бы ничего не добился.
Тем не менее мне очень хотелось выступить с опровержением.
Битых два дня я только и твердил: «Ничего». На второй день поздно вечером она прокралась ко мне в дом и забралась ко мне в постель. Как всегда.
И я оказался несостоятелен. Мы лежали бок о бок, и я ждал ее реакции. Что там обычно говорят, когда такое происходит впервые?
«Не волнуйся, это случается с каждым». А я бы ответил: «Со мной никогда такого раньше не бывало».
Только все пошло не по-людски.
Две-три минуты прошли в молчании. Потом она выдала:
— Ты же мне обещал не смотреть политрекламу.
Никогда бы не додумался до такого.
Подобных воспоминаний, наверное, и добивалась от меня Изабель.
— Есть, — повторяю я. — То, что надо.
Тишина. Никто и рта не открывает. Модель для поведения, модель для подражания.
— Да? — спрашивает она наконец.
Так она еще и хочет, чтобы я ей все это рассказал? Не дождется. Кто она такая, чтобы я выдавал ей сокровенные тайны?
— Вы же сказали «вспомните». Вы не сказали «расскажите».
— Может быть, на следующей неделе мы обсудим проблему доверия и ее аспекты.
Дудки. Уж к следующей-то неделе я найду себе достойного специалиста. Да, я виню себя в поведении Леонарда. Давайте обсудим это. Ведь я вам плачу, в конце концов.
ЛЕОНАРД, 14 лет
Вечные линзы
Серьезный разговор с Барб у меня состоялся только раз за всю мою жизнь. Правда, хорошо поговорили. Незадолго до этого Гарри заделался членом сената Соединенных Штатов. Первые выборы в конгресс он просрал, а вот вторые выиграл. И просидел в конгрессе три срока. А потом ему захотелось в сенат. Сказано — сделано. Отчасти поэтому я и отважился переговорить с Барб. Я ведь знал, что денег у Митча сейчас — выше крыши.
Мне было почти четырнадцать лет.
Я позвонил ей и попросил о встрече. Она даже не поинтересовалась, в чем причина. Назвала ресторан, и все. К жизни у нее такое же отношение, как к бизнесу. Изложи суть, а там посмотрим. Ну и любопытство тоже сыграло свою роль.
Ресторан оказался покруче, чем я думал. Не супер-пупер, конечно, но в самый раз, чтобы я чувствовал себя неловко в джинсах и футболке.
Она опоздала на три минуты и извинилась. А я выразил сожаление, что одет не как полагается.
— Здесь не смотрят, как кто одет, — говорит. — Ты в полном порядке. Не бери в голову.
Она села напротив меня и в первый раз в жизни внимательно рассмотрела. Ну и как ей моя физиономия? Ведь словечка не проронит.
— Ты голоден? — спрашивает наконец. — Угостить тебя обедом?
Вообще-то я не собирался раскручивать ее еще и на обед, и меня кольнула совесть. Пришлось напомнить себе, что для нее заплатить по счету в ресторане — сущая безделица. Я-то из таких, для кого обед в ресторане — событие.
— Ну давай, высказывайся, — говорю.
Она посмотрела мне в глаза, и выражение ее лица смягчилось. Молча протянула руку, словно желая коснуться шишки на лбу и ссадины у меня над глазом, но только погладила меня по щеке. Бровь у меня была разбита так, что и дотронуться побоишься. Болело и вправду ужасно.
— Митчелл говорил мне, что ты дерешься в школе.
Я рассмеялся. Горьким смехом.
— Это я ему сказал.
— А на самом деле…
— Меня там колотят. Изо дня в день. Стоит мне появиться в школе, как начинается. Посмотри на меня, Барб. Как полагаешь, я могу постоять за себя? Знаешь, сколько я вешу? — Конкретные цифры мне сообщать не хочется, и я торопливо продолжаю: — Я на два дюйма ниже и на двадцать фунтов легче последнего заморыша из нашего класса. На мне большие очки с толстенными стеклами, а в кармане ингалятор. При виде меня у всех прямо руки чешутся. Словно на мне клеймо «Лупи мелкого».
— Ты об этом хотел со мной поговорить?
— Да. Более или менее.
Подошел официант. Барб рекомендует мне «пикатту» из телятины, а я напоминаю ей, что я вегетарианец. На лице у нее виноватое выражение. Говорит, что не знала, и просит прощения. Да и откуда ей было знать? Официант советует мне взять лазанью со шпинатом и сыром рикотта. Я соглашаюсь.
Официант уходит, а я смотрю на Барбару, будто впервые вижу. Пожалуй, я ей благодарен.
— Спасибо за обед, — говорю. — Очень мило с твоей стороны.
Она только отмахивается.
— Удивительно, ты с Митчем уже столько лет. Черт. Извини, я, наверное, глупость сказал. Надо думать, прежде чем говорить.
— Ничего страшного, — говорит Барб. — Сами удивляемся.
— Я имел в виду, что вам нелегко приходится.
Она отпивает воды.
— Может, именно это и не дает нам расстаться.
— Все это таксложно. — Я подпираю голову руками, словно она у меня сию минуту отвалится. — Стоит мне задуматься о вас, как у меня начинает болеть голова. Я уж стараюсь не думать. — Башка у меня и так трещит, меня сегодня в раздевалке грохнули дверью шкафчика в висок.