Любовь в настоящем времени
Шрифт:
— Что я могу для тебя сделать?
— Я надеялся, Митч купит мне контактные линзы.
— Разумеется, купит. Какие могут быть сомнения? Тебе стоит только попросить. Ты ведь сам знаешь.
— Тут-то и закавыка. Митч не должен знать, что меня лупят в школе.
— Он уже большой мальчик, Леонард.
— Митч не должен знать, Барб. Не смей говорить ему. Он будет страдать из-за меня. Когда мне плохо, ему тоже плохо. Сказать ему про меня все равно что ударить. Поэтому я не хочу говорить с ним про линзы. Давай это будешь ты? Ты скажешь: «Сегодня я повстречала Леонарда, и мне показалось, что ему будет легче общаться с людьми без очков». И напомнишь ему, что страховки Джейка и Моны на такие линзы не хватит. Только не говори ничего, что сделает ему больно.
Наступает небольшая пауза. Потом я говорю:
— Ты ведь не сможешь причинить ему боль. Я рассчитываю на тебя.
Я не добавляю «а то будешь иметь дело со мной». Это и так ясно нам обоим.
В молчании мы смотрим друг другу в глаза, прекрасно сознавая, насколько не просты мои слова и какой в них скрыт подтекст. Большинство взрослых никогда бы не позволило мне говорить в таком тоне. Все-таки у Барб есть свои достоинства, и немалые.
Она несколько раз кивает в знак того, что она на моей стороне. Во всяком случае, в том, что касается контактных линз.
— Вот тебе мое обещание. Либо я подбиваю его купить контактные линзы и не сообщаю причины, либо я сама их тебе куплю.
— Ух ты, — говорю. — И ты сделаешь это ради меня?
Я тронут. Честное слово, тронут.
— Разумеется, сделаю.
— Ух ты. Здорово. Знаешь, мне всегда очень хотелось… А, ладно. Не будем об этом. Я и так уже достаточно глупостей выдал.
— Давай уж, если начал.
— Мне всегда очень хотелось, чтобы ты и Митч поженились. У вас была бы нормальная семья, муж и жена, и я мог бы жить с вами. Я знал, что из этого ничего не выйдет, но все равно мечтал. Как о заведомо невозможном. Дети часто хотят того, чему никогда не суждено сбыться. А что им еще остается?
Барб улыбается. Но я вижу, что она огорчена. Правда, может быть, не так уж сильно. Сам не знаю.
Когда мы выходили из ресторана, я сказал ей, что люблю ее.
Сперва она даже не смотрела на меня, потом все-таки взглянула. Наверное, не могла найти слов, и ей было очень не по себе. Но не потому, что не чувствовала ничего по отношению ко мне. Мне кажется, она все-таки любила меня. Просто бывают такие неловкие ситуации.
— Спасибо тебе, — сказала она. — Ты такой милый.
Опять погладила меня по щеке и села в машину.
Я постоял минутку, поудивлялся, почему так тяжело иногда бывает высказать свои чувства. Некоторых будто что-то удерживает, какое-то непреодолимое препятствие. Чувства словно притаились где-то в глубине и не хотят показываться на поверхность. Что заставляет людей быть такими, я не знаю.
Говорила ли она хоть когда-нибудь Митчу, что любит его? Наверняка как-нибудь дала понять в своей странной зажатой манере. Только так она может выразить свою любовь. Так все и произошло, будь я проклят.
Когда я вернулся домой, оказалось, что звонил Митч и просил меня перезвонить ему.
Я набрал номер конторы. Митч известил меня, что получил большую премию и хочет преподнести мне подарок. Что я хочу больше всего на свете?
— Больше всего на свете я хотел бы сменить очки на контактные линзы, — говорю.
— Заметано.
К врачу он меня отвез на новеньком темно-синем «мерседесе» с откидным верхом. Митч не только заказал линзы, он еще открыл от своего имени счет в этой оптике. Теперь, когда мне понадобятся линзы или новый рецепт, Митч все автоматически оплатит. Вечные линзы.
— Иначе какой же это хороший подарок? — сказал Митч.
Для меня это было очень важно. Я же не знал, сколько протянут новые линзы, если я по-прежнему буду получать тумаки.
На этот раз Митч заработал у Гарри немерено денег.
Я связался с Барб и оставил ей сообщение на автоответчике. Я сказал, что ее помощь уже не требуется, но я не жалею, что разговор состоялся.
МИТЧ, 37 лет
Вспышки и светляки
Мне вспоминаются всего два случая, когда Леонард не мог без меня обойтись. Только два раза за всю свою жизнь он кинулся ко мне. Значит, было из-за чего. Вообще-то он замечательно обходился без отца. А тут так сложилось, что было не обойтись.
Между первым и вторым случаем прошло двенадцать лет, почти день в день. Мизансцена всякий раз одна и та же: занимаюсь я, значит, любовью с Барб, а он хлопает меня по плечу — буквально или фигурально — и сообщает, что есть дела поважнее. Я, конечно, вне себя от злости — да пропади все пропадом, в данный момент существует только Барб! Хотя, с другой стороны, мы с ней предавались греху сотни раз, а Леонард призвал меня в отцы всего дважды. Можно и прерваться.
В первый раз он похлопал меня по плечу, когда задыхался. Во второй раз — когда потерял зрение.
Зазвонил телефон. Ну и черт с ним.
— Не реагируй, — просипел я. Барб была сверху и, похоже, собиралась снять трубку. — Пусть себе звонит.
— Мой телефон на переадресации, — сказала она. — Вдруг это Гарри. Надо ответить.
К счастью, при слове «Гарри» весь мой запал пропал, и протест угас сам собой.
— Алло, — говорит Барб, сидя на мне верхом. Молчание. — Да, милый, он рядом со мной. — Барб прикрывает трубку рукой. — Это Леонард. Голос у него ужасно расстроенный.
Когда я подъехал к дому Джейка и Моны, Леонард сидел на крыльце. В полных потемках. Свет в доме не горел, все добрые люди давно уже дрыхли без задних ног. Леонарда я разглядел, только когда он поднялся с места.
Три слова, которые Леонард сказал по телефону, так и дребезжали у меня в голове. Вспышки и светляки. Сразу два сигнала тревоги. Опасность полной потери зрения.
— Леонард, — спросил я, когда он сел в мою новую машину, — давно у тебя эти симптомы?