Любовь
Шрифт:
Первая пауза в боевых действиях наступила, когда Ли пихнули в самое пламя и он, отпрянув, чуть не сшиб мужчину в смокинге и с огнетушителем; тот, ругнувшись, оттолкнул его вбок и атаковал возгорание струйками пены. Многие танцоры продолжали двигаться под музыку, будто ничего не случилось: как пожар, так и драка происходили в одном уголке танцзала, но все, кто оказался поблизости от очага, ввязались в потасовку. Ли заметил, как пацан, тискавший Джоанну, слепо отползает в лабиринте ног и перевернутых стульев, изо рта у него хлещет кровь, а еще кто-то пинает второго, уже свалившегося на пол. Завизжали женщины, из тлеющих портьер повалил дым. Еще один мужчина в смокинге вывалил из ведра песок вместе с окурками и засохшей блевотиной прямо на голову первому пацану. Вероятно, перепутал с водой. А огни продолжали тем временем изменчиво
Поэтому побоище — или потасовка — вовсе не оказалось для него незначительным: пока Ли мутузился там, он совершенно забыл об Аннабель и, не помня о ней, был счастлив, даже не пытаясь быть счастливым. Когда ему было двадцать, он бы сделал себе выволочку за такое потворство собственным слабостям, ибо тогда верил, что счастье — свойство, обретающееся в носителе счастья и никак не связанное с окружающей средой. Теперь же он был старше и понимал, что теорию его трудно, а то и вообще невозможно применить на практике. Будь у него достаточно времени, он бы, наверное, крепче задумался, что означает столь внезапный, неожиданный и замечательный натиск счастья, а в конце концов пришел бы к выводу: надо, наверное, перестать любить Аннабель, чтобы сохранить в целости те немногие остатки себя, что еще можно спасти. Но, как и оказалось, времени не было совсем.
В дверь поскреблись — значит, к ним гости, хотя никто теперь к ним в гости не заходил, пусть Аннабель сегодня и сидела на диване с видом человека, чего-то ожидающего. Шорох не смолкал, а когда ни один из сидевших в комнате не подал голоса, дверная ручка повернулась. Стоял теплый воскресный день в начале июня, и в окна били живые солнечные лучи, но только разбивались о толстую корку грязи на стеклах, так что в комнату проникала лишь морось расплывчатого света, отражаясь от частиц слюды, тут и там проблескивающих в пыли, которая окутывала все и вся траурной вуалью. На плечиках всех пузырьков из коллекции Аннабель тоже осела пыль, она гребнями выстилала рамы картин и тучами поднималась с плюша кресел или скатерти, если кто-нибудь случайно до них дотрагивался. Отражения больше не могли пробиться сквозь копоть на зеркале, а на гривах и в каждой деревянной глазнице львиных голов на ручках буфета скопились мягкие песчаные отложения. Пыль покрывала стеклянный ящик так густо, что трудно было разглядеть: лисье чучело внутри тоже болело — вся морда посерела от плесени, а на шкуре вылез и прекрасно себя чувствовал грибок. В комнате не осталось ничего, что не пачкало бы руку при малейшем прикосновении: у Ли не было ни времени, ни желания убирать или мыть, а Аннабель это никогда не приходило в голову. Краски ее настенных росписей уже начали выцветать: лица желтели, цветы увядали, а листья бурели, как бы пародируя осень, хотя, если хмуро выглянуть в смутное окно, в ярком летнем воздухе на площади все деревья оделись свежей листвой. Будто сам дух извращения так прочно поселился в этой комнате, что она могла по своей воле менять времена года.
Еще не понимая, как его тут примут, в квартиру просочился Базз — нервозность свою он маскировал жестами одновременно извилистыми и вялыми. Сначала он сощурился, чтобы украдкой оглядеть, как тут все переменилось; увидел комнату, похожую на детскую, где только что бесились, но убежали в школу: все загажено, переломано, мебель стоит как ни попадя, а в спальне отовсюду торчит нестиранное белье. Картиной он остался доволен.
— Привет, Алеша, — сказал он брату и уселся на пол у стены под своим обычным евклидовым углом. С братом он обменялся парой реплик — тот сидел за столом и проверял сочинения о различных аспектах современных международных отношений, — а затем они с Аннабель вновь пустились в бесконечную беседу молчаний и намеков, как будто она и не прерывалась вовсе. Аннабель была необычайно оживлена, время от времени посмеивалась, но свою новую улыбку на Баззе не пробовала — считала, что он сразу увидит ее насквозь. Они с Баззом закурили, и сквозь соринки, танцевавшие в воздухе, поплыл сладкий тяжелый аромат, что гармонично мешался с пропитавшим
Стало так тесно и жарко, что Ли стащил с себя рубашку. Базз сразу увидел татуировку и посмотрел на Аннабель с неприкрытым восхищением, и. они разразились презрительным хохотом; время от времени Базз продолжал с изумленной насмешкой поглядывать на отметину. Как-то раз, еще не признав разницы между своими действиями и тем, как брат на них реагирует, Ли вылечил Базза от одного истерического припадка знахарским способом: успокоил, зажав в объятиях, как это было между ними принято, и припечатав к половицам, в то время еще белым и голым, не придушенным драными лоскутными ковриками, как теперь. Аннабель сидела, нахохлившись, у огня и наблюдала, а когда Базз наконец уснул, подошла и легла рядом, дотянулась через его плечи до Ли и принялась печально ласкать его, затопив братьев каскадами своих прерафаэлитских волос. То был единственный раз, когда все трое провели ночь вместе.
— О господи, — в ужасе сказал себе Ли. — Неужели я тогда ошибся?
Но ему нестерпимо было думать, что она может желать их обоих, поскольку считает, что друг без друга они несовершенны. Он ревновал только к их общим секретикам, на которые они намекали каждым взглядом, и все равно ревность его была горька и унизительна — как та, что терзала Базза в те ночи, когда Ли и Аннабель впервые занимались любовью за тонкой перегородкой. Базз это знал и был счастлив. Ли продолжал с сердитым раздражением проверять тетради: теперь он понимал, что сам стал угрюмым третьим лишним; ведь в тот момент его брат и жена вполне могли бы уже счесть, что можно исключить его из своих умыслов. Однако умысел для того и плелся, чтобы исключить его, и потому он оставался — величиной отрицательной, но необходимой.
Близился вечер, и света в комнате становилось меньше и меньше. Ли закончил проверять работы, надел рубашку и начал собираться, поскольку худое лицо Базза становилось все более жестоким и злонамеренным, а тяжелый воздух дышал враждой. Но Базз и Аннабель тоже поднялись на ноги, словно бы сговорившись продлить пытку еще немного, и все вместе они выплыли наружу, в золотистый вечер. На улице Базз втерся между Ли и Аннабель, подчеркивая, как сильно он их разделяет. Но отпускать Ли они по-прежнему не желали.
— Мне нужно выпить, — резко сказал Ли.
К счастью, в баре уже собралась группа старых знакомых, поэтому троица смогла усесться среди них совсем как в прежние времена и какое-то время делать вид, что ничего не произошло. Там же сидела Каролина со своим новым возлюбленным — она увидела, как в бар входят братья Коллинзы и их жена. Ли она не видела с той ночи, когда Базз сломал ей нос. Она надеялась больше не видеть их никогда, этих слизней, за которыми тянулись склизкие следы их убогих страстей. Ли узнал ее и заметил, сколь нарочито она отказывается смотреть в его сторону; этому он обрадовался, потому как был не в настроении для новых осложнений.
В баре толпились мужчины и женщины, со многими он был знаком и когда-то не раз беседовал. Ли сидел за столиком с людьми, которые считали бы себя его друзьями, но общение предпочитали исключительно бесконтактное, будто это высшая форма человеческого взаимодействия: самозабвенно сплетничали, точно от этого зависела сама их жизнь, — а в нескольких футах от Ли находилась женщина, когда-то любившая его, да и теперь настолько встревоженная его присутствием, что отказывалась его признавать. Аннабель сидела, уставившись куда-то перед собой, очевидно, в состоянии просветленной безучастности; губы ее обмякли в неком подобии улыбки, и Ли вспомнил, как однажды он вернулся домой и застал ее в слезах, потому что его не было рядом. В самые первые дни их связи одно ее присутствие казалось ключом ко всем загадкам; теперь же загадкой была она сама. Из всей этой толпы с нею одной Ли хотелось поговорить, но он не мог найти для нее ни единого слова.
В ходе воодушевленной беседы, не выражавшей ничего, кроме общей потребности убить время, Базз протянул руку и ухватил прядь волос Аннабель. Это заметили все, но продолжали болтать с удвоенным оживлением. А она, не выказав ни малейшего удивления, повернулась к Баззу, и он притянул ее к себе за волосы и впился в нее долгим, долгим поцелуем. Затем оттолкнул стул и поднялся; Аннабель взяла его за руку, и они вышли из бара вместе. На улице они снова обнялись. Их слившийся силуэт мелькнул за стеклянной дверью и пропал.