Любовь
Шрифт:
Это было уже в виду поднявшихся по синей дали развалин, в которых невозможно было не признать ограду змеиного логова. Полчаса спустя лошади стали. На околице переполненной столичным людом деревушки, на выбитом до черноты поле стояли в не считанном множестве колымаги и воинские повозки, томились и слонялись по жаре толпы вооруженных людей. Стало известно, что ожидают и государя.
Над дорогой в Толпень поднялась пыль, и стан пришел в беспокойное движение: сломя голову скакали верховые, приставы раздавали зуботычины кучерам, заставляя их перегонять с места на место кареты, чтобы выстроить каким-то загадочным порядком. Ничего невозможно было разобрать; жара, удушливая пыль над вытоптанной луговиной, утомление, неизвестность и вдобавок ко всему ненужные затруднения в таком незатейливом деле, как выйти по нужде, привели Золотинкиных спутников в растерзанное и отрывистое настроение.
Ждать однако уже не пришлось. Тот же щеголеватый пристав, что вывел Золотинку из тюрьмы, распорядился оставить карету, и в поле, огороженном рядами поспешно выстроившейся стражи, Золотинка и ее спутники попали в порядочную толпу таких же потерянных и сбитых с толку людей, многие из которых — чуть ли не половина! — несли на себе несомненные следы вынужденного затворничества: грязная, мятая одежда, порванные кандалами чулки, бледные, не видавшие солнца лица. Те же усердные не по разуму приставы принялись выстраивать и подравнивать людей, но не особенно в этом преуспели, когда пестрая толпа придворных, что заслоняла Золотинке княжеский поезд, расступилась.
Плечистые едулопы с нарядными тряпочками на чреслах несли высокие крытые носилки, дальше поспешным шагом, пускаясь временами рысцой, следовала подобострастная рать вельмож и дворян. Вознесенный над косматыми уродами, за откинутым пологом, возлежал Лжевидохин. Когда носилки остановились в десяти шагах перед строем — едулопы с тупым бесстрастием держали их на плечах — оборотень в желтом шелковом халате с изображением рычащего змея немощно навалился на резную закраину ложа и оглядел собрание. Тусклый взгляд его не миновал и пигалика — маленькому человечку мудрено было бы затеряться среди взрослых людей — но на пигалике не остановился, не выделяя его никак особенно.
Да и не удивительно, Золотинка уж начинала догадываться, кто были эти мало схожие между собой люди, ее товарищи, что стояли в неровном длинном строю перед слованским оборотнем. Смутные соображения ее обрели определенность еще в ту пору, как карета нагнала Порывая; теперь же, когда она увидела чем-то встревоженного или… скажем так, взбудораженного надеждами Лжевидохина, она поняла все. Поняла прежде, чем смогла подкрепить найденное решение доказательством — всей совокупностью подробностей и обстоятельств. В догадке ее было пока что больше пробелов, чем ясно прописанных мест, но итог, итог она уже знала. Рукосил на пороге блуждающего дворца. Люди, которых он поставил перед собой, это проводники во дворец, избранное общество — праведники. Признанные достоинства и добродетели этих людей есть ручательство безопасности во дворце. Рукосил — и тут расчеты его не лишены оснований — укроется за спинами праведников. Праведники вынесут Лжевидохина на руках. Половина их этим утром извлечена из тюрем, чему как раз не следует удивляться. И хотя Золотинка пока что не могла сообразить, не могла знать какого рода праведность числится за ее спутниками, скорее наоборот: ей трудно было представить толстого простака, что сидел напротив, светочем воздержанности и кладезем глубокомыслия… как бы там ни было, никакие частные сомнения уже не сбивали Золотинку.
В повадках Лжевидохина сказывалось беспокойство, известная неуверенность… несомненно, он торопился. Значит — еще одна связка! — он поспешает за Порываем, который к этому времени как раз должен был миновать деревню. Имеется связь между походом Порывая и беспокойством Лжевидохина, который следует за истуканом по пятам. Окруженный и укрепленный со всех сторон праведниками Лжевидохин должен войти во дворец, прежде чем Порывай… прежде чем истукан дойдет до змея.
Последняя догадка, как замковый камень, скрепила все сооружение. Остались неясными только частности, главное открылось Золотинке с определенностью нарисованного на стене чертежа: Лжевидохин входит во дворец и обращается в Рукосила, в настоящего, давно уж затерянного в прошлом Рукосила. И обращается за малую долю часа до того, как истукан вступает в схватку со змеем. Именно так! Все рассчитано по часам. Невозможно было сейчас догадаться, каким именно образом Рукосил-Лжевидохин исхитрился обратить грозную дурь истукана на змея, но это частности. Следует исходить из того, что надобно Рукосилу в итоге. А нужно вот что: нужна гибель змея в тот самый миг или вскоре после того, как Лжевидохин обратится в Рукосила. При несомненной связи дворцов со змеем чары их падут, если падет змей, и тогда… тогда, можно предполагать, Лжевидохин останется Рукосилом навсегда. Этого надо ожидать. Вопреки известным законам волшебства Лжевидохин возвратит себе свое собственное нечаянно потерянное два года назад естество.
Обновленный Рукосил — это молодая ярость, вновь забродившая злоба, что придет отмщением за старческие обиды и страхи, которые копил он в своей черной душе все эти годы.
Золотинка поежилась. Замысел Лжевидохина, если она правильно его разгадала, казалось, не имел изъянов. От этого больно и гулко билось сердце. Словно намеченное уже свершилось.
— Почтенные господа! — начал Лжевидохин, напрягая старческий голос, совсем не слышный поначалу, когда не опустилась еще удушливым пологом тишина. — Беда, господа! Беда! — Он делал остановки набрать дыхание и раз от разу говорил громче, словно решившись расходовать свои силы без остатка — больше их незачем было беречь. — В лихую годину я обращаюсь к вам… к лучшим людям страны. Помогите мне, господа! Рукосил-Могут нуждается в помощи! Господа, я прошу… Господа, в этот тяжелый час я не зову бояр и окольничих, думных дворян, верных своих слуг, я зову вас. Господа, я зову вас, потому что вы лучшие люди страны. Бескорыстие, милосердие, преданность, подлинная правдивость, духовность и мужество… этими бессмертными качествами отмечена вся ваша жизнь. Да, господа. Я знаю, многие из вас не шибко-то меня жалуют… — Лжевидохин попробовал хихикнуть, с той целью, вероятно, чтобы речь его не страдала однообразием, но это плохо у него вышло — поспешное дрянное бульканье. Не в том он был настроении, чтобы смеяться, да и собрание не расположено было к игривости. — Кому-то я причинил зло, горько об этом жалею. Заслуги… я их не оценил по достоинству. Да, господа, я прошу прощение у всех… у всех… Я знаю, как виноват. Виноват, что проглядел, упустил, не заметил, не призвал, не наградил по достоинству… Все так. И все будет теперь по-другому. Я сделаю все, чтобы искупить свои… свое верхоглядство. За ошибки свои я уж и так наказан. Что я могу? Могу склонить перед вами голову… Притом же я многое сделал для страны. Расширил ее пределы. Дал новые установления. Я заложил основы для процветания… Почему в кандалах? Один… другой… Почему двое в кандалах? Что такое? Что за безобразие?! Почему никто ни о чем не думает, никто ни о чем не заботится? — Он обернулся на ближних людей, сердито шамкая губами, несколько дворян с перекошенными лицами бросились за кузнецом.
— Сейчас исправят последнее зло… надеюсь, последнее, — попытался оборотень улыбнуться. — Господа, я нуждаюсь в бескорыстной дружбе. Я прошу помощи, помощи, господа! Великий князь просит помощи бескорыстной и великодушной. Ничего меньшего я от вас не ожидаю. Вы соль земли… Не все, может быть, готовы переступить обиды и недоразумения… переступить себя ради старого больного князя, я зову тех… зову само бескорыстие, я зову искренность, я зову благородство… я зову милосердие. Милосердие, господа! — голос сорвался в крик.
И дрогнула тяжким гулом земля, все головы повернулись в сторону дворцов, над которыми поднимался восходящий к небесам туман.
Зачарованный грозой не меньше других, Лжевидохин не сразу заставил себя вернуться на прежнее и скомкал речь торопливым призывом:
— Я прошу всех… великий князь просит всех, кто готов помочь… подойдите ко мне. Подойдите ко мне, друзья, ничего не опасаясь. Кто готов помочь, подойдите.
Золотинка прикинула, что если в строю человек сорок, то можно выйти в числе первого десятка. Нельзя вылезать вперед, навязывая свои услуги прежде других, ибо самых прытких проницательный Рукосил может отвести, но нельзя и мешкать особенно… Однако что бы Золотинка ни рассчитывала, стояло томительное молчание. Ни один человек не откликался.
На лицах дворян и стражи, что стояли железным квадратом вокруг праведников, читалось недоброе жесткое ожидание. Верные люди князя, казалось, готовы были вытолкать добровольцев взашей да и потом еще подкрепить их хваленую добродетель хорошим пинком и зуботычиной.
— Друзья мои! — с натугой приподнялся на ложе Лжевидохин. — Я не могу приказывать… не могу угрожать. Все это кончено раз и навсегда… между нами. И не дело предлагать деньги, почести и княжеской щедрости награды, хотя все это будет. Не дело. Не корыстное движение души — но милосердие, сострадание, доброта… Я могу только просить. Просить! — В старческом надрыве слышалась уже и слеза. Лжевидохин, видела Золотинка, находился на грани нравственного срыва. Он готов был рыдать и рвать готов был, метать… Слишком много поставлено было на кон. Для него — всё.
— Я верю, что не ошибся… Знаю… Я прошу милосердия. Я обращаюсь к вашим религиозным чувствам, к вашей набожности… кто из вас набожен. Я знаю, сколько среди вас людей искренне преданных законам Высшего блага. Род Вседержитель учил нас прощать… Только в великодушии находим мы источник нравственной силы.
— Государь! — раздался вдруг ясный голос. Говорил один из тюремных сидельцев, что видно было по его болезненной бледности. — Вы хотите милосердия и хотите искренности. К милосердию мы готовы… многие готовы, я уверен. Но искренность, государь, — это не одно и то же, что милосердие. И, может быть, не в нашей воле… не так это просто смирить искренность милосердием. Если вы готовы принять милосердие без искренности…