Любовь
Шрифт:
И кто-то дожевывал оставшиеся после змея объедки… Золотинка не стала приглядываться, чтобы проверить догадку.
Она не долго бродила по снегу, ступая заледеневшими, бесчувственными, как колоды, стопами, и, наткнувшись на скрюченное небольшого росточка тело, подумала об одежде. Снег лежал на белом бескровном лице мальчишки, тонкая изморось, покрывала глаза, снег забил приоткрытый рот.
— Прости, — тихо молвила Золотинка, принимаясь раздевать мертвого.
Промерзшие насквозь сапоги, штаны, кафтан, что волочился по снегу, леденили до дрожи, но Золотинка в душевном ознобе едва замечала это, скоро она и вовсе забыла о пустяках.
Змей как будто бы ждал. Опираясь сложенными крыльями на грязный, испачканный навозом и кровью снег, он приподнялся навстречу пигалику, а потом, словно высмотрев, что хотел, опять опустился.
Золотинка, осторожно ступая между объедками человечины, остановилось в довольном расстоянии, чтоб говорить. Сердце стучало так, что, кажется, и собственный голос не услышишь.
— Я пришел по твою душу! — звонко объявила она, напрягаясь.
— О-о-ох! — простонал змей в ответ и, припав грудью на грязь, на раскисший снег вперемешку с навозом и битыми костями, мучительно заелозил, закрывая глаза, мотая головой, как это делает человек в остром приступе горя.
По правде говоря, Золотинка никак не ожидала такого малодушия, она несколько даже растерялась, не зная, как продолжать.
— Ох! — стонал змей, покачиваясь. — О, плохо мне, плоха! О, мука мученическая! Живот… живот болит.
Видимо, мука была, и в самом деле, не малая, если чудовище разговаривало вслух, позабыв нахального малыша.
— Я пришел по твою душу! — повторила Золотинка уже не столь торжественно. Следовало, как бы там ни было, добиться, чтобы змей слушал. Как приняться за дело, если противник не хочет тебя замечать?
Но заметил.
— Тьфу, дрянь! — скривился змей, приоткрыв глаз, и дунул.
Огонь, ледяной свист — все едино, Золотинка кувыркнулась, словно разодранная на части, и в мгновение ока очутилась в самом немыслимом положении. Застрявши волосами в ветвях, она сидела, висела — проросла? — в какой-то зеленой чаще; вниз уходили стволы деревьев. Кажется, Золотинка застряла между ветвей.
Угораздило ее в дремучий лес в тридевятом царстве-государстве на краю земли, так это надо было понимать.
Снявшись стаей, носились над головой и галдели переполошенные птицы. И Золотинка подумала: а как же «Сливень»?
— Как же Сливень? Мне назад надо. Дело не кончено, — сказала она вслух, недоумение было все ж таки самое сильное чувство в это мгновение.
И тотчас, ничего толком не сообразив, она очутилось перед змеем и так крепко грянулась, сброшенная на ноги, что словно бы прикусила язык, — несколько лишних мгновений бессмысленно таращилась не в силах вымолвить слова.
— Что за новости? — мутно удивился змей. — Экая пакость! Брысь!
Он дунул, скорее фыркнул, поперхнувшись, но и этого хватило: Золотинка рта не успела раскрыть, как кувыркнулась в полутемный покой, очутившись под потолком. Снаружи из-за прикрытых ставней бил жаркий свет, узкие полосы его резали помещение ломтями, так что не сразу можно было различить очерки людей на ковре, низкий столик с какой-то всячиной. И еще понадобилось время, чтобы осознать собственное положение: Золотинка торчала из стены, застрявши в ней по грудь и боком, так что прихвачена была и щека, золотая прядь свисала на глаз.
А в комнате были полураздетые молодые женщины в легких платьях и шароварах… Девушка с повязкой на лбу вскочила, лицо ее исказилось — душераздирающий вопль потряс и без того уже оглушенную Золотинку, девушка закрывала локтями грудь и вопила в остервенелом ужасе, уставившись под потолок, откуда и глядела на нее Золотинка.
— Что пугаться?! — сказала она, не придумав ничего убедительней, но едва ли помогли бы тут и самые убедительные слова. Выводок пышнотелых красавиц впал в беснование. С визгом, с воплями они повскакивали, кто опрокинулся на ковер и пополз, кто бросился к двери, кто бился о запертое ставнями окно, и все кричали на неведомом языке. Напрасно Золотинка пыталась их уверять, что опасности никакой, в голосе ее, как видно, не было убедительности, она и сама ведь не знала толком насчет опасности.
Наконец, полуголая дева вышибла дверь, увлекая за собой товарок, бежали все, кроме одной, что забилась в угол, закрывши голову подушкой. Верно, она и уши заткнула, что не мешало ей, однако, содрогаться при мирных заверениях Золотинки. Так что нечего было слова тратить, время было подумать о собственном положении, не весьма завидном, ибо Золотинка, застрявши в стене, не чувствовала тела и не понимала, как это она тут угнездилась.
Размышлять ей не дали: обезумевшие женщины продолжали голосить и в саду — почему-то Золотинке представлялось, что там у них сад, — залитое солнцем одверье заслонил очерк человека с кривым мечом. Увидавши торчащую под потолком голову, он замер, прохваченный столбняком, а Золотинка добралась, наконец, и до слова. Сливень! — вспомнила она то, что выручило ее в прошлый раз.
Без промедления молвила она «Сливень, мне назад надо!» и очутилась перед змеем, который уже поджидал ее, уставив единственный глаз; другой так и не открывался, окрашенный потеками гноя и сукровицы. Едва Золотинка грянулась — не удержавшись на ногах, на колени — змей дунул во всю мочь.
Она кувыркнулась — из огня в холод, и продолжала кувыркаться, со свистом рассекая воздух. Увидела она, что падает с неба, из-под облаков, которые бросали на землю тени, а земля — перелески, поля, окаймленная кустарником речушка, деревенька в три крытых соломой хатки и бабы на мостках, их белье и детишки — всё стремительно приближалось… разинутые вверх лица. Не уклониться! Никак!
— Сливень! — крикнула она. — Назад!
И благополучно свалилась перед змеем.
Тот уж откинул голову, чтобы дуть, снести ее свистом к черту на кулички, но Золотинка, кажется, и земли не коснувшись, снова крикнула:
— Сливень! Умри!
Змей, эта груда похожей на щебень чешуи, содрогнулся, пронзенный роковым словом. Растопырил крылья подняться… Медленно, обречено опустился он в грязь и навоз лежбища.
— Вот как… — молвил змей глухо, в пространство — едва ли он обращался к вредоносному малышу. — Вот значит что… кончилось. Карачун.