Любовница Фрейда
Шрифт:
Мужчины оценивающе разглядывали друг друга и молчали. Со дня своего приезда Зигмунд будто сторонился Минны, тон его был ровным, резким и обескураживал. А теперь он здесь, прибежал защищать свою территорию, словно пес с вздыбленной шерстью на холке.
— Надеюсь, я вам не помешаю?
— Нет, — ответил Эдвард, ерзая в кресле.
Он извлек из кармана инкрустированный серебряный портсигар, достал сигарету и закурил. В воздухе разлился дорогой аромат.
— Вот и хорошо. У меня встреча… дай, думаю, забегу ненадолго, — продолжил Фрейд и плюхнулся на софу рядом с Минной.
Он порылся в кармане, выудил часы, проверил время, а затем откинулся на спинку, постукивая по полу тяжелым черным ботинком. Похоже, Зигмунд не собирался никуда уходить.
Напряжение усиливалось, стало душно. Минна встала, раздвинула тяжелые узорчатые шторы и открыла окно. Сгущались сумерки, улицы оживлялись, слышно было, как проезжали мимо омнибусы, шаги пешеходов, стук копыт и скрип пролеток, грохочущих по брусчатой мостовой. Скоро и дети вернутся. Зачем он это делает? Нервы, наверное. Глядя, как Зигмунд сосет зажатую во рту сигару, она приняла внезапное решение.
— Эдвард, может, сходим в кафе? Я бы выпила кофе или… пива. — Минна направилась к вешалке и взяла пальто.
Эдвард посмотрел на нее вопросительно и кивнул.
— С удовольствием.
Фрейд встал с удивленным выражением лица.
— Рад был, Зигмунд, — промолвил Эдвард, слегка коснувшись ладонью спины своей спутницы, и они вместе направились к выходу, оставив Фрейда в одиночестве.
А тот стоял, накрепко впечатав ноги в ковер, словно капитан корабля, которого бросила мятежная команда. Наблюдая, как они садятся в экипаж, он отрезал кончик новой сигары и швырнул в камин.
Видимо, вино ударило Минне в голову, поскольку, возвращаясь с Эдвардом домой, она не могла отделаться от мыслей о Зигмунде. Почему, сидя рядом с таким замечательным мужчиной, она ничего не чувствует? Когда он говорил, она представляла, как его слова превращаются в колечки дыма, сероватые облачка, парящие к потолку. Ничего из сказанного им не хотелось повторить, а тем более — запомнить. Конечно, многие женщины ловили бы каждое его слово. Эдвард воспитан, у него прекрасные манеры, но ей душно от его изысканности.
Существовала еще одна причина, которую Минне было нелегко признать. Душа не всегда стремится к свету. Порой душу влечет мрак — его неоднозначность, недосказанность. И общее понимание какой-то идеи или разделенная тайна. Где об уместности или неуместности не может быть и речи.
Минна вспыхнула, осознав, что происходит с ней на самом деле.
— Вам нехорошо? — спросил Эдвард, участливо взглянув на нее. — Эй, кучер, помедленнее!
— Все в порядке.
— Я рад, — произнес он, сжимая ее руку, затянутую в перчатку.
Увы, ее даже отдаленно не трогали ухаживания Эдварда. Минна вспоминала о том, как признательна была, переехав к сестре. А теперь все, что казалось ей божьей милостью — Вена, дом, дети, — оборачивалось для нее божьей карой.
Нужно покинуть этот дом. Нельзя оставаться ради порочного желания, которое не утихнет со временем. Сначала Минна сопротивлялась, полагая, что желания не существует, а если и существует, то порядочность спасет ее. Однако безрассудный жар полыхал в груди.
Ее поведение противоречило всему, что она усвоила, чему научилась. Обыденные приличия не спасали. Для посторонних Минна была доброй сестрой-помощницей, заботливой тетушкой, но за фасадом скрывалась неотвратимая правда. Желание. Как же случилось, что страсть зародилась и парит именно в этом пространстве?
И каковы нынешние обстоятельства их отношений с Зигмундом? Он предельно ясно продемонстрировал ей свои намерения. Итак, решать ей. И все, кроме отъезда, сулило беду. Это не был безвредный флирт.
Минна взлетела по лестнице в свою комнату. Поблизости не было ни души. Как могла она притворяться, что все нормально, если она хочет мужа своей сестры?
Минна попыталась уснуть, но угрызения совести не давали ей и глаз сомкнуть. Она заслужила мигрень, стиснутую шею. Стреляющая боль отозвалась в руках и в сердце.
Минна слышала, как за стеной безмятежно похрапывает Марта. Спит с чистой совестью. Сном праведницы. Минна встала, закуталась в шаль и села за письменный стол.
Вена, январь 1896 года.
Дорогая моя сестрица!
Сейчас три часа ночи, и я с содроганием пишу тебе это письмо.
Уверена, ты знаешь все, о чем я хочу сообщить, но если нет — умоляю, прости меня.
Я решила уехать, расстаться с вашей семьей. Молю Бога, чтобы когда-нибудь ты снова впустила меня в свое сердце. Случилось вот что. Мы обе любим одного и того же человека. Не знаю, как я могла позволить себе это непростительное моральное падение, могу только сказать, что никогда не хотела причинить тебе боль. Родная моя, сумеешь ли ты когда-нибудь простить меня?
Mинна не решилась поставить подпись. Положила письмо у изголовья, собираясь утром отдать его Марте, но, проснувшись, смяла в комок и бросила в огонь. Даже написав письмо, она никогда не отправила бы его. Никогда.
Глава 17
— Я хотела бы навестить маму, съезжу ненадолго.
Марта сидела за туалетным столиком, упорядочивая заколки и гребни в штабелях деревянных коробок из-под сигар, которые она обила атласом и парчой. Но даже искусное рукоделие Марты не могло изжить крепкий табачный дух.
Она посмотрела на Минну с подозрением. Сестра вряд ли захотела бы навестить мать по доброй воле. Ее отношения с матерью были чреваты «мелкими муками», как она предпочитала их называть. Когда Минна была подростком, то часто повторяла Марте, что, покинув Гамбург, никогда не вернется туда.
— Что случилось? — спросила она.
— Ничего. Просто я хочу домой. Я не видела маму с прошлого лета.
Марта скептически посмотрела на нее и принялась жаловаться на мужа. Это он ответственен, что они обречены на богадельню, и все эти жалобы на безденежье лились в присутствии детей и Минны.