Любовник Дженис Джоплин
Шрифт:
— Быстро же ты сменил свои пристрастия!
— А тебе по-прежнему нравится Хосе Хосе?
— Большеньки-меньшеньки…
Они переехали мост Идальго, но недалеко от больницы улицу перегородила полицейская патрульная машина, а регулировщик направлял движение транспорта в объезд.
— Что случилось, офицер?
— Ничего, в больнице перестрелка. Вчера в Тамасуле одного парня тяжело ранили, так сегодня те же ребята его навестили, чтобы завершить дело.
— Ну почему так происходит? — жалобным голосом произнесла Нена, когда машина тронулась. — Видишь, к чему ведет этот твой бизнес?
— Есть
— Но от этого плохо всем вокруг, ведь уже нельзя спокойно ходить по улицам!
— А что тебе делать на улице?
— Улица не чья-то частная собственность; моя мама говорит, что всеми нами овладел общий страх; знаешь, как теперь называют Кульякан? Маленькое Чикаго!
— Я же тебе объясняю, поскольку отгрузка товара временно приостановленая братва воспользовалась перерывом, чтобы взыскать старые долги.
— Но мы-то здесь при чем, почему из-за вас должны бояться и страдать нормальные люди?
— «Нормальных» людей не существует, ты рассуждаешь как Чато, он помешался на идее раздать народу землю и фабрики, а для чего? Думаешь, народ хочет работать? Это же чертово сборище засранцев, и страдают они совсем из-за другого!
— Ты правда думаешь, что я похожа на Чато?
— Большеньки-меньшеньки…
Они зашли в «Приход», шикарную кафешку напротив собора. Чоло ждал, что Нена скажет что-нибудь по поводу столпотворения собравшихся на митинг друзей Чато и приезжих со всего штата и даже из соседних Гвадалахары и Герреро, Пуэблы и федерального округа, но она об этом даже словом не обмолвилась. Зато, едва оба сели за столик, Мария Фернанда заговорила совсем о другом.
— Так, значит, ты у нас женишься! И как же зовут счастливую избранницу?
— Грасьела, — ответил помрачневший Чоло; дразнящий тон Нены выводил его из душевного равновесия.
— Что ж, имя неплохое. — Озорничая, она набрала в соломинку сок из своего стакана и вылила его в бокал с пивом Чоло. — Будешь называть ее Челой или Челитой. И чем же она занимается?
— У нее свой ресторан в Лос-Анджелесе.
— Ну, конечно, забегаловка с мексиканской кухней!
— Скорее с международной.
— Ну да, обычная посолера, и как же ты с ней познакомился, с этой кухаркой? Знаю-знаю, дай я скажу: проторчав несколько дней на той стороне, ты до смерти соскучился по привычной пище, поэтому отправился на поиски забегаловки, где готовят посоле, энчиладас, такое, гордитас, чимичангас, и таким образом наткнулся на Челу-посолеру, правильно?
— Нена, в чем дело?
— И когда же свадьба?
— Недолго осталось.
— Только, пожалуйста, не вздумай приглашать нашу семью, не забывай, что у нас траур, и перестань суетиться по поводу отмены митинга, мне нет дела до этих студентов-экономистов, все равно их, похоже, никто не остановит, и через девять дней митинг состоится на этом самом месте, в одно время с твоей женитьбой на посолере в запахах подгоревшего масла, лука и душицы. Мы здесь будем требовать правосудия, свободы для Санди, потому что все придем сюда, и мама тоже, она возмущена и рассержена не на шутку!..
О чем она говорит? Что она хочет ему доказать? Почему ведет себя так вызывающе? В последние дни Нена неизменно заводила разговор на эту
— Адвокат виделся с Давидом.
— Как он?
— Говорит, его жестоко пытали, он измучен, очень похудел и совсем пал духом.
— Бедный, во время прощания с Чато Давид был так подавлен, смерть брата потрясла его.
— Санди очень любил Чато.
— Нам не разрешили свидания с ним, мы ходили два раза, и все без толку.
— Сейчас к Санди пускают только адвоката, но тот меня заверил, что в воскресенье мы сможем к нему нагрянуть.
— Правда? Мама будет просто счастлива! А по поводу освобождения Санди ничего не слышно?
— Адвокат работает над этим, но его очень беспокоит проведение митинга.
— Хорошо бы Давида выпустили к твоей свадьбе, — снова вернулась к больному вопросу Нена. — Где она состоится?
— Думаю, на той стороне.
— Правда? Дай-ка я попробую угадать: всю организацию возьмет на себя твоя наркопосолера, она же выберет крестных отцов, крестных матерей, дружков, подружек из своих поваров, поварят, подавальщиц и их отпрысков! На ужин — тут и сомнений быть не может — приготовят посоле а-ля Синалоа с тотопос!
Чоло понял, что заставить эту женщину замолчать можно только одним способом — долгим поцелуем в губы, но не решился. Быть помолвленным с Грасьелой и обращать внимание на другую — все равно что добровольно подписать свой смертный приговор.
— Ну что мне с тобой делать?
— Не знаю, — засмеялась Нена.
— Спроси у своего Мальверде!
Глава 21
В шесть утра раздался громкий крик:
— Выходи строиться! Всем строиться на утреннюю поверку! — Давида это не касалось, но он плохо понял объяснения адвоката относительно своих оплаченных привилегий и присоединился к соседям по камерам — тем более что ему не спалось уже с четырех часов.
Уголовники в тюрьме ненавидели друг друга, но, несмотря на соперничество, старались не портить свое положение еще больше и создавали себе более или менее сносные условия существования.
«Все они твои потенциальные враги», — внушала Давиду карма.
Он вышел из трехэтажного здания во внутренний двор, насчитав по пути в каждой камере по четыре человека, и встать в строй вместе с остальными заключенными рядом с бетонными столами и скамьями, где проводились свидания с родственниками. Перекличка проходила под гул голосов: кто-то ворчал, другие переговаривались, подшучивали друг над другом. Давид не услышал своей фамилии, но не стал привлекать к себе внимание, подумав, что, возможно, его как новичка еще не внесли в список.
— Знаете что, приятель? — прервал его размышления какой-то тип со скользким взглядом. — Если вам чего-то захочется, — Давид насторожился, — или понадобится, только спросите Смурого, это меня, значит. Я еще позавчера обретался в вашем бараке, а теперь перебрался в тридцать второй. Пожалуйте на облегчение души на одну только дозу! — Давид отрицательно покачал головой. — Вы что, немой? — Давид опять ответил тем же манером и вернулся в свою камеру.
«Ну и страшилище, наверно, он здесь главный головорез», — предположила его бессмертная часть.