Любовник Дженис Джоплин
Шрифт:
— Теперь можешь сообщить отцу, что за дело берется адвокат!
— Ладно, только обещай, что, если отец скажет тебе что-нибудь обидное, ты не станешь обращать на это внимания!
— Не бойся, я люблю твоего старика.
— Знаешь, на заупокойную мессу, конечно же, явились друзья брата, студенты факультета экономики, и заявили, что после ее окончания хотят устроить большой митинг с требованием наказать убийц, что пригласят для этого ребят из других университетов, так, чтобы в соборе места свободного не осталось.
— И что ты думаешь на этот счет?
— Не знаю, мне только горько оттого, что я не сумела до конца понять моего брата, его дело,
Мохардин представил себе разгоряченное, потное сборище, орущее до хрипоты, и решил, что не стоило устраивать митинг — Чато уже не воскресить, но как убедить студентов, что их выступление лишь разожжет ненужные страсти? А еще его беспокоило положение Санди — что-то он сейчас делает? Наверное, мысленно стягивает трусики с Дженис.
Они вдвоем пили кофе с печеньем, а остальные Палафоксы разошлись по своим комнатам.
— Ты собираешься жениться? — спросила Нена.
— С чего ты взяла? — поперхнулся Чоло.
— Попугай на хвосте принес! — улыбнулась она. — Так, значит, это правда? Ты ее любишь?
— Ну, да, в общем.
— В общем! Все мужики кретины, почему-то всегда врут, просто наваждение какое-то! Ну, по каким ощущениям определяет мужчина, что он «в общем» любит женщину, с которой ему предстоит быть вместе всю жизнь?
— По тем же, что и в бейсбольном матче, когда на девятой подаче отбивает восьмой бэттер, счет три-два, в запасе есть один хоумран и два аута, и отбивающая команда проигрывает одну базу.
— Полная галиматья!
— И тем не менее очень похоже: тебе и хочется продолжать игру, и нет, а по сути все это не имеет ни малейшего значения.
— Санди рассказал мне, что она очень красивая. У тебя есть ее фото?
— Зачем тебе?
— Познакомиться.
— Нету, — соврал Чоло. — И если я женюсь на ней, то лишь потому, что ты мне дала отставку!
Нена состроила ему глазки.
— Вовсе не отставку, а просто попросила подождать немного. Я же не предполагала, что ты решишь жениться так рано!
— Рано? Мне двадцать три года, моего лучшего друга уже нет в живых, второй сидит в тюрьме, а женщина, которую я всегда любил, послала меня к долбаной матери!
— Неправда, я не посылала тебя ни к какой другой женщине.
— Разве нет?
— Нет!
— Ты уверена?
— Абсолютно.
Чоло вдруг почувствовал себя в такой растерянности, что ему захотелось уйти, но это выглядело бы нелепо, да и недостойно, поэтому он только поднялся со стула. Мария Фернанда тоже встала, оказавшись прямо перед ним, так близко, что ближе некуда, и поцеловала в щеку. Мохардин совсем потерял голову и почувствовал себя маленьким и беспомощным перед безграничной непредсказуемостью женского поведения.
«Что происходит? Два месяца назад я мог только мечтать об этом, а теперь то же самое может превратиться для меня в серьезную проблему».
— Я должен идти.
— Тебя ждут?
«Она смеется надо мной; чертовка, недаром говорят, все они одинаковые. Ну, что с ними делать, если и убить их нельзя, и приручить невозможно!»
Глава 19
— Мне здесь нравится, — сказал Роллинг. Бакасегуа разглядывал странички «Калимана»; у него под боком высилась целая стопка старых сборников комиксов, истрепавшихся от многократного перелистывания. — У меня всего навалом — клубники, малины, вишни! К цветущим растениям летят колибри, за колибри бабочки, а бабочки живут только на воле! Пчелы заняты опылением соцветий,
Давид чувствовал себя плохо; он провел два дня в лазарете и еще столько же в камере, и все это время мочился кровью. Ему хотелось выспаться, но приходилось присматривать за Роллингом. Давид уже собрался выйти в коридор, когда к решетчатой двери подошел охранник с толстыми темными губами и нехорошим взглядом.
— Рожей не вышел, жопой не прошел — Давид Валенсуэла, к решетке с вещами! — «Похоже, уходим насовсем», — смекнула бессмертная часть Давида. Охранник обратился к Роллингу: — Ну, все безобразничаешь, чертов придурок?
— Здравствуйте, сеньор Ананасовый Нектар, будьте так любезны, скажите, какая сегодня погода?
— Погода зашибись, придурок чертов, а вот ты портишься с каждым днем!
— «Случается, мне тяжко оставаться человеком, и пылает понедельник, как бензин!»
— Вот я и говорю, у тебя с головой день ото дня все хуже, скоро начнешь тараканов жрать! Валенсуэла! Пошевеливайся, некогда мне с тобой возиться!
— Тише, сеньор Ананасовый Нектар, они здесь! В последнее время они вселяются в человеческие тела и присваивают их! — Давид молча подошел к охраннику. Ананасовый Нектар надел на него наручники и повел по коридору.
«Спроси его, вещи с собой брать», — суетилась карма.
— Заткнись! — крикнул охранник Роллингу.
Ночь стояла душная; они пересекли маленький двор, где днем заключенные вывешивали проветриваться свою одежду, вошли в административное здание и зашагали по темному коридору. Впереди, метрах в пятнадцати, виднелся какой-то свет, но до него не дошли; Ананасовый Нектар втолкнул Давида в боковую дверь. Его встретили ударом кулака, от которого он упал на стоящий посреди комнаты стул.
«Вот дьявол, — отозвалась его бессмертная часть, — проклятое человечество, сколько себя помню, правосудие во все времена сопровождалось побоями!»
— Пожалуйста, не бейте меня! — взмолился Давид.
Неожиданно он почувствовал странное желание умереть и отчетливо вспомнил те восемь минут, что провел вместе с Дженис Джоплин. Давид представил себе, как они вдвоем купаются в деревенской речушке, мокрые и смеющиеся; и как Дженис в широкой юбке с психоделическим рисунком ведет его куда-то, предлагает ему сигарету, он закуривает; Дженис приближает к нему свое лицо, и он целует ее в губы; отдает ему свое тело, и он ласкает его. Are you Kris Kristofferson? Потом они идут по длинному коридору, у него перед глазами ритмично движутся ее ягодицы, и ему чудится запах Ребеки. Однако Давид не возбуждается, адреналин в крови не позволяет, но понимает, какая она привлекательная. В устланной коврами гостиной Дженис, не вынимая сигареты изо рта, снимаете себя одежду, безмолвно приглашая его сделать то же самое. Давид видит ее груди с веснушками и маленькими сосками, волосы на лобке — длинные и взлохмаченные, ее плоский живот и начинает ласкать пупок, в который набилась какая-то дрянь. Дженис улыбается, не переставая курить и отпивать из стакана, а после у нее в руке оказывается шприц с розовой жидкостью и плавающими в ней крокодилами. Потом Давид рассматривает плакаты на стенах — Брайен Джонс, Джимми Хендрикс, Джим Моррисон и сама Дженис у микрофона, потная, с растрепанными длинными волосами, одетая во что-то блестящее и сверкающее.