Любовник из Северного Китая
Шрифт:
— Мы ездили туда всей семьей, и однажды я ужасно перепугалась… там тигры, они купаются по ночам, и мы с Пауло рано утром наткнулись на совсем свежие тигриные следы, и хотя тигр, видно, был совсем маленький, мы убежали, нам было так страшно. И потом, там один пустой пляж и все, даже поселка нет, и людей совсем нет, только сумасшедшие и нищие, которые молятся в буддийских молельнях…
Девочка закрывает глаза. Она бледна. Китаец подходит к ней.
— Ты кого больше боишься? Тигров или людей?
— Людей, — кричит она во весь голос. — Тебя.
Долгое молчание, девочке вдруг кажется, что китаец стал каким-то другим.
— Какие там люди? — спрашивает он.
— Приходят с Аннамских гор. С островов бухты Алонг, что в Тонкинском заливе. С побережья. Есть и каторжники, сбежавшие из тюрьмы… Пауло Кондоре. И еще очень много полоумных. И женщин, которых выгнали из поселков. В молельнях им дают горячий рис и чай, а иногда эти люди убивают бездомную собаку и зажаривают ее прямо на пляже, и тогда на сотни километров вокруг такая вонь…
— Теми же дорогами сюда приходят и китайцы.
— Возможно. Про это я ничего не знаю. Я думала, что китайцы проходят через горы Юньнань.
Девочка говорит, что среди всех этих людей страшнее всего женщины. Потому что они смеются и плачут одновременно.
— А они откуда?
Вот этого девочка точно не знает. И начинает сочинять. Говорит что в голову придет. Что женщины приплывают по морю из Индии… Что они прячутся в джонки… Что они просто ума лишились, потому что все время чего-то боятся: боятся, что дети их умрут с голоду, боятся палящего солнца, леса, полчищ комаров, бешеных собак и тигров. Китаец говорит, что одна из таких нищенок бродит по ночам между Виньлонгом и Садеком, она кричит и смеется, и что-то бормочет, и поет. Она действительно очень страшная.
Девочка подтверждает, что знает эту нищенку, что все в Садеке и Виньлонге знают ее — она из Лаоса и поет она лаосские колыбельные песни.
Он смеется:
— Все ты выдумываешь… Откуда ты это знать?
Девочка пугается. А вдруг она действительно это выдумала? Она уже не помнит, откуда ей это известно, и не знает, правда это или нет.
— Кажется, про нее рассказывала Анна-Мария Стреттер, — говорит она. — Она сама из Лаоса, знает лаосский язык и поняла по песням откуда эта женщина. Как-то раз она рассказала о ней моей матери… когда они встретились в клубе… Вот.
Девочка повторяет наизусть первой куплет колыбельной, которую нищенка с Ганга поет по ночам на улице Пост.
— Вот видишь… — говорит она. — я знаю эту колыбельную…
Он говорит, что это еще ничего не доказывает. Смеется. Потом спрашивает:
— Ты так много знать про Лонган, кто тебе рассказывал?
— Мама и До. И Чанх тоже. Я много о чем наслышана.
— Интересно, зачем они тебе об этом рассказывают…
— Просто так…
— Твоя мать не ходит в клуб, потому что стыдится твоего старшего брата. А с госпожой Стреттер вы вообще не знакомы, ни ты, ни твоя мать… Ты сама не знаешь, что говоришь…
— Никому не запрещено видеться с Анной-Марией Стреттер! — Девочка внезапно переходит на крик. — Каждый вечер она сидит на террасе своего дома с дочерьми. И вообще, кто она такая, госпожа Стреттер? Все знают про того молодого человека из Вьентьяна, об этой истории писали в газетах…
Китаец слушает, смотрит на нее с обожанием.
— И вообще, я однажды видела ее на уроке латинского у кюре Виньлонга. Он учил латинскому французских детей, а она пришла со своими дочерьми. Она спросила у кюре, кто я такая. Он сказал: «Дочь директрисы французской школы». Она улыбнулась мне. И сказала кюре, что у меня странный взгляд. Я услышала. И рассказала об этом матери. На следующий день мать отвела меня на консультацию к доктору Самбуку: она испугалась, что я стану косить. Доктор успокоил ее, у меня не оказалось никакого косоглазия.
— А латинский ты выучила?
— Не очень. Скоро бросила.
Молчание.
— Тебе никогда еще не делали предложений? В Сайгоне это так модно…
— Делали. Мать сначала тут же соглашается, а потом я плачу, и она отказывает, выходят одни неприятности… Последним был один господин из транспортной конторы, лет тридцати пяти-тридцати восьми, не меньше… Богатый. Матери очень хотелось выдать меня за него, но я отказалась, потому что он очень жирный… и очень красный… понимаешь?
Молчание. Потом китаец спрашивает:
— Тебе было страшно только что?
— Да. И тебе тоже.
— Да.
— Как бы ты убил меня в Лонгане?
— Как настоящий китаец. С особой жестокостью.
Она все еще стоит у двери, он идет за ней. Она кажется совершенно измученной. Он относит ее на кровать. Она закрывает глаза, словно намереваясь спать, но не засыпает. Он обнимает ее. Говорит с ней по-китайски. Когда он говорит по-китайски, она всегда смеется.
— Ты мне еще спой по-китайски.
Он поет по-китайски. А потом плачет. Она плачет вместе с ним, сама не зная почему.
Они не смотрят друг на друга. Потом она смотрит на него с мольбой. Тогда он проникает в нее с такой нежностью, какой она еще не знала. На какое-то время он замирает, не двигается. Оба стонут от желания. Потом она закрывает глаза.
— Возьми меня, — говорит она.
Очень тихо китаец просит ее:
— Скажи мне сразу, как только узнаешь дату вашего отъезда.
— Нет.
Она снова просит его о том же. Он выполняет ее просьбу.
Она поворачивается, прижимается к нему. Обнимает его. Он говорит, что она его девочка, сестра, любимая. Они не улыбаются. Он тушит свет.
— Так как бы ты убил меня в Лонгане? Повтори еще раз.
— Как китаец. С особой жестокостью.
Она повторяет конец фразы, словно это строка из стихотворения.
Лицей. Коридоры заполнены учениками. Девочка ждет в конце коридора. Она стоит, глядя на улицу, как бы отъединившись от окружающих.