Любовник из Северного Китая
Шрифт:
— Он начал строить дешевое жилье, построил не меньше трехсот квартир. Многие улицы в Шолоне целиком принадлежат ему.
— И твоя квартира, конечно, тоже.
— Да, конечно.
Она смотрит на него. Смеется. Он тоже смеется. Это счастье.
— Ты единственный ребенок в семье?
— Нет. Но я единственный наследник всего состояния. Потому что моя мать — первая жена моего отца.
Она не очень понимает, что это означает. Он говорит, что никогда не станет ей объяснять, что это совершенно ни к чему.
— А где ты жил в Китае?
— В Маньчжурии, я тебе уже говорил.
— Это на севере?
— Да, на севере. Там даже снег выпадает.
— Пустыня Гоби, кажется, недалеко от Маньчжурии.
— Не знаю. Возможно. Кажется у нее есть еще и другое название. Мы уехали из Маньчжурии, когда Сун Ят-сен объявил о создании Китайской республики. Тогда мы продали все земли и все драгоценности моей матери. И уехали на юг. Я все отчетливо помню, мне было пять лет. Мама плакала, кричала, легла на дорогу и не хотела сделать ни шагу, она говорила, что предпочитает умереть, чем жить без своих драгоценностей.
Китаец улыбается девочке.
— Мой отец умеет делать дела, тут он просто гений. Но я понятия не имею, как и когда он надумал строить эти квартиры. Идеи ему приходят тоже гениальные.
Девочка смеется. Он не спрашивает, почему она смеется.
— А твой отец, он потом выкупил драгоценности твоей матери?
— Да.
— А какие это были драгоценности?…
— Нефрит, брильянты, золото. Богатые китайские девушки обычно получают в приданое примерно одно и то же. Я не уверен… но, по-моему, изумруды там тоже были.
Она смеется.
— Почему это вызывает у тебя смех? — спрашивает он.
— Когда ты говоришь о Китае, у тебя появляется такой смешной акцент.
Они смотрят друг на друга. И улыбаются. Долгая улыбка. В этой улыбке уже нет страха.
— Мы почти не знаем друг друга, — говорит китаец.
Они опять улыбаются друг другу.
— Правда… я так до конца и не могу поверить, что ты тут, рядом со мной. Так о чем я говорил?
— Ты говорил о квартирах…
— Эти квартиры напоминают африканские хижины или деревенские лачуги. Их можно снять по твердой цене. Все предусмотрено. Для местных туземцев из деревень так лучше. Они живут все вместе и не чувствуют себя покинутыми, одинокими. У бедняков свои привычки, и они не хотят с ними расставаться. Многие спят в открытых галереях. Когда дует муссон, там прохладно.
— Знаешь, спать на улице — об этом можно только мечтать. Да еще все вместе и в то же время каждый отдельно, сам по себе.
Она смотрит на него. Смеется. Они все время смеются. Он снова стал настоящим китайцем. Он очень счастлив: ему и весело, и вместе с тем он глубоко серьезен — слишком сильное и хрупкое это его счастье. Они едят, Пьют.
— Я очень рад, что тебе нравятся такие квартиры, — говорит он.
В фильме, когда китаец начинает рассказывать про Китай, камера направлена на девочку. Он, возможно, слегка «помешан» на Китае. Но это даже нравится девочке.
— Китай врт уже многие века закрыт для иностранцев, ты знаешь об этом? — спрашивает он.
Нет, она не знала. Она вообще очень мало знает о Китае. Знает названия нескольких рек и гор, но больше не знает ничего.
Ему же дай волю — он только о Китае и будет говорить.
Он рассказывает, что в первый раз границу открыли в 1842 году и этого добились англичане.
— Это тебе известно? — спрашивает он.
Нет, неизвестно. Она говорит, что не знает о Китае ничего, совсем ничего. Он продолжает:
— Все началось во время опиумной войны. Война была между англичанами и японцами, в 1894 — в результате Китай оказался раздробленным, маньчжурские императоры были свергнуты. Первая республика была провозглащена в 1911. Император отрекся в 1912. Он стал первым президентом республики. С его смертью в 1916 начинается период анархии, который заканчивается тем, что к власти приходит Ку-мин-тан и победу одерживает духовный наследник Сун Ят-сена Чан Кай-ши, в настоящее время он и является правителем Китая. Чан Кай-ши борется против китайских коммунистов. Это ты знаешь?
Что-то слышала, говорит она. Она в восторге внимает ему, ей нравится этот чуть другой французский, на котором разговаривают в Китае, она в восхищении. Он продолжает:
— Только после какой-то другой войны, уже не помню какой, китайцы в конце концов осознали, что они не одни на свете. До этого момента они полагали, что Китай — он повсюду, правда им было известно, что существует еще и Япония. Вот что я забыл тебе сказать: уже много веков все китайские императоры были родом из Маньчжурии. Вплоть до самого последнего. А потом стали уже не императоры, а вожди.
— Как ты все это узнал?
— Мне рассказывал отец. А потом в Париже я читал кое-какие справочники.
Она улыбается ему.
— Когда ты говоришь о Китае, ты говоришь на таком странном французском, он мне так нравится…
— Я забываю французский, когда говорю о Китае, мне хочется говорить быстрее, я боюсь наскучить. Я не могу говорить о Маньчжурии в этой стране, потому что китайцы из Индокитая, они все из провинции Юньнань.
Приносят счет.
Девочка смотрит, как китаец платит.
— Ты опоздаешь в пансион, — говорит он.
— Я могу вернуться, когда захочу.
Китаец немного удивлен. Почему девочка пользуется такой свободой? Это начинает тревожить его. Он улыбается девочке, а в глазах страдание — отчаянное, почти детское. Она молча смотрит на него.
— Ты в отчаянии. Сам этого не знаешь. Даже не подозреваешь. Но я-то вижу.
— Почему я должен быть в отчаянии?
— Из-за денег. Моя семья тоже страдает из-за них. Для твоего отца и моей матери они слишком много значат.