Любовник из Северного Китая

Дюрас Маргерит

Мимо проходит надзиратель, трогает ее за плечо.

— Мне надо с вами поговорить, — говорит он.

Девочка следует за надзирателем в его кабинет.

— Дело вот в чем: матери наших учениц запретили своим дочерям всякое общение с вами. Этого следовало ожидать. Думаю, вам об этом известно.

Девочка улыбается. Ей об этом известно.

— Но есть кое-что посерьезнее. Матери учениц сообщили директрисе «Льотей», что вы не каждый вечер возвращаетесь в пансион. — Надзиратель

впадает в легкое раздражение. — Как они об этом узнали… остается загадкой… Матери наших учениц из Сайгона — он улыбается — расставили вокруг вас полицейские посты. Они не хотят, чтобы их дочери хоть чем-то запятнали себя. Они говорят — держитесь! — «Зачем этой шлюхе степень бакалавра? Для таких, как она, хватит и начальной школы»…

Молчание.

— Вы решили предупредить меня из-за моей матери? — спрашивает девочка.

— Да. Вы же знаете с каким уважением я к ней отношусь. (Пауза.) Как вы считаете, что тут можно сделать?…

— Мы с вами можем вести себя, как вели до сих пор. Вы будете время от времени делать мне предупреждение, а я иногда не буду ночевать в «Льотей»… Ничего другого мне в голову не приходит… А вам?

Молчание.

— Пожалуй, и мне тоже. К тому же директриса «Льотей» связалась с вашей матерью…

— Это не страшно. Матери совершенно наплевать на нашу репутацию… наша семья не похожа на другие…

— А что хочет ваша мать для своих детей?

— Она хочет, чтобы ее дети как-нибудь пристроились. И дали бы ей умереть спокойно. Только она сама не понимает, что хочет именно этого.

Надзиратель продолжает играть роль доброго друга:

— Вы пропустили и занятия в лицее, но это уж я беру на себя.

— Я знала, что вы мне поможете.

Надзиратель смотрит на нее дружелюбно:

— Мы с вами друзья…

Девочка улыбается. Насчет этого она не так уверена, как он.

— Правда?

— Правда, — подтверждает надзиратель. Она снова улыбается.

Молчание.

— Это ваш последний учебный год в Индокитае…

— Да… возможно, даже последние недели… И если директор потребует, чтобы меня исключили, это уже не будет иметь никакого значения. Но я знаю, что он этого не сделает.

— Он никогда этого не сделает.

Надзиратель улыбается девочке:

— Я благодарю вас за доверие к нам. «Только учителя смогут спасти Индокитай от белого идиотизма» — так сказала мне однажды ваша мать. И я ни на минуту об этом не забываю.

Девочка во время всей этой беседы выглядит рассеянной и безразличной и никак не реагирует на оскорбления.

— Думаю, теперь мою мать все это совершенно не трогает. Она попросила о репатриации старшего сына. Все остальное для нее просто не имеет значения.

Надзиратель

ничего не знал об этом.

— Значит она наконец решилась…

— Да.

— Жаль… такой милый юноша… ваш Пьер. Я ведь знал его ребенком…

Да, девочке это известно. Глаза ее наполняются слезами. Надзиратель замечает это:

— Но он вел себя ужасно с вами и вашим младшим братом…

Звонок на урок. Надзиратель и девочка вместе выходят из его кабинета.

— Вы познакомились с матерью в Тонкине?… — спрашивает она.

Надзиратель удивлен — девочка никогда еще не разговаривала с ним о своей семье.

— Да. Вас тогда еще не было на свете.

— Расскажите, какая она была. Я совсем не представляю себе, какой она была в молодости.

Он удивлен, отвечает охотно:

— Зеленые глаза. Черные волосы: Красивая. Очень веселая и обаятельная. Она была безупречна…

— Возможно, слишком безупречна…

— Не знаю…

— А мой отец?

— Он был без ума от нее. А в остальном он был… выдающимся педагогом.

Девочке известна история жизни ее матери. Мать ей часто при себя рассказывала.

— Мне кажется, она все же была с ним счастлива, — говорит она.

— Вне всякого сомнения. Она выглядела так, словно она баловень судьбы. Но ведь никогда не знаешь, что может случиться. — Он поворачивается к девочке, повторяет. — Никогда. Это правда. Я хотел вам сказать… в дальнейшем, продолжайте делать то, что вам хочется, не слушая ничьих советов.

Она улыбается:

— Даже ваших?…

Он улыбается вместе с ней.

— Даже моих.

Комната китайца. Китаец говорит:

— Этой ночью я уезжаю в Садек по делам, вернусь через два дня. Шофер привезет тебе еду. И отвезет в пансион прежде, чем мы уедем.

Они вместе принимают душ. Она рассказывают ему о бойкоте, который устроили ей в лицее.

— Из-за тебя в лицее со мной больше не разговаривают, — смеется она.

— Наверно, тебе это только кажется.

— Да нет. Поступили жалобы от матерей учениц.

Он смеется вместе с ней. Спрашивает, чего они боятся.

— Сифилиса. Чумы. Чесотки. Холеры. Китайцев.

— Почему китайцев?

— Потому что китайцы, они сами по себе, они ведут себя так, словно они в Америке, они путешествуют. Их не поймаешь и не запрешь в колонии, о чем все очень сожалеют.

Китаец смеется. Она смеется вместе с ним, смотрит на него так, словно внезапно прозрела:

— Это правда, правда. Но все это пустяки. Пустяки.

Молчание.

— Сегодня вечером я должна быть в пансионе… Они сообщили маме…