Любовники и лжецы. Книга 2
Шрифт:
Кропотливая возня с аппаратурой на какое-то время позволила ему забыть о щемящей боли, однако едва все было приведено в готовность, боль вернулась. В одиночестве сидел он в этой нелепой, страшной комнате, выкуривая сигарету за сигаретой. Зачем он сказал, зачем сделал все это? Паскаль закрыл лицо руками. Прилив досады и бессильной ярости захлестнул Паскаля, и он с предельной жестокостью сказал себе: «А ведь я идиот».
Впрочем, до известной степени Паскаль был в состоянии дать себе отчет в собственных поступках. Ему так не хотелось отпускать Джини одну, что он был готов практически на все, лишь бы остановить ее. Он был убежден: если поставить ее перед суровым выбором, то она не посмеет уехать. Когда Паскаль понял, что ее невозможно остановить, даже пригрозив полным разрывом, было поздно: неумолимый водоворот боли и ярости, непонимания и подозрительности уже затянул его. Стоит ли теперь обманывать самого себя? Ревность к Хоторну
«Все из-за моей чертовой гордости», – наконец решил он. Да, его вина состояла в том, что он только и делал, что тешил свое больное самолюбие, был туп, груб, упрям и вспыльчив. А чего добился? Швырнул Джини ключ. Подумать только – швырнул! Не подал, а именно бросил к ногам, чтобы продемонстрировать свое идиотское презрение к любимой женщине. А чего стоил тон, которым он разговаривал с ней? Холодный, отстраненный, мерзкий… Уж что-что, а этот тон ему за годы супружеской жизни удалось довести до совершенства. И все это он умудрился натворить именно в тот момент, когда ему только и хотелось, что крепко обнять ее и не отпускать… Так стоит ли удивляться тому, что она ушла? Тихо, спокойно вышла за дверь и теперь бродит где-то по Оксфорду. Одна. И теперь у него даже нет возможности узнать, как она, что с ней… А ведь знал же, отлично знал, что она горда и упряма не меньше его. Значит, не позвонит, не даст о себе знать…
«Идиот, – сказал он себе еще раз. – Идиот! Идиот! Идиот!» В отчаянии Паскаль огляделся вокруг, но повсюду взгляд натыкался только на розовую парчу. Оставаться здесь было выше его сил. Хлопнув дверью, он выскочил наружу, но уже у ворот вспомнил, что у него нет ни мотоцикла, ни машины, ни каких-либо иных средств передвижения. А что, если Джини сейчас в беде? Что, если именно сейчас ей нужна его помощь? Ворвавшись обратно в дом, он лихорадочно набрал номер ближайшей фирмы, сдающей автомобили напрокат, и опять стремглав вылетел на улицу. Черт возьми! Забыл поставить телефон на автоответчик. Пришлось снова вприпрыжку нестись в эту злосчастную комнату. При виде телефона его осенило. Схватив трубку, Паскаль принялся лихорадочно набирать один номер за другим. Сотрудники полицейского отделения в Темз-Вэлли тут же изъявили готовность помочь. Вот только сержант, который вел дело, как назло, ушел на обед, и никто не мог сказать, куда он запропастился. Телефон сержанта хранил гробовое молчание. Тогда Паскаль предпринял попытку дозвониться до колледжа Крайст-Черч. Узнав, что доктор Ноулз в отъезде, он несколько приободрился. Значит, не исключено, что Джини бросила свою затею и уже уехала из Оксфорда. Может, все-таки заглянет сюда вечером, когда вернется. Оставив консьержу невнятное послание для Джини, Паскаль поставил телефон на автоответчик. Затем он отправился прямиком в компанию по прокату автомобилей, где взял напрокат самую быструю машину, какая только у них нашлась, – двухдверную с форсированным двигателем. Этот рыдван не понравился ему с первого взгляда. Выехав из гаража, Паскаль помчался обратно к снятому для наблюдения за виллой дому, резко переключая передачи и нарушая правила дорожного движения – все подряд. Однако уже подъезжая к знакомому тупику, он передумал и, проехав чуть дальше, развернулся в неположенном месте под аккомпанемент возмущенных автомобильных гудков. Взревел мотор, и началась гонка в обратном направлении. Наконец, взвизгнув тормозами, машина остановилась у желтой полосы, означающей запрет на парковку. Для Паскаля сейчас это не имело значения. Он выскочил из машины и бодро зашагал по направлению к Риджент-парку. Быстро миновав резиденцию американского посла, которая осталась справа, он свернул налево, на пешеходную дорожку, которая вела непосредственно в парк между голыми платанами, мимо зданий Лондонского зоопарка. Паскаль остановился, словно наткнувшись на стеклянную стену. Перед ним расстилались несколько акров деревьев и травы. Сзади, из вольеров зоопарка, раздался долгий, пронзительный вопль. Должно быть, какой-то зверь или птица. Это был крик из заточения, крик голода и одиночества. Прозвучав один раз, он больше не повторился. Паскаль пошел дальше.
Во второй раз он остановился, оказавшись на задворках резиденции посла. Из-за деревьев виднелась крыша здания, чуть поодаль – сверкающий купол минарета. Небо было абсолютно чистым, ярко-синим. Таким, что на него было больно смотреть. «Любимая моя», – подумал Паскаль, борясь с приступом боли – вполне конкретной и отчетливо ощущаемой. Сердечная боль не была для него абстрактным символом или поэтической метафорой. Боль действительно гнездилась в сердце. Сердце ныло, не переставая.
Резко повернувшись, Паскаль пошел, почти побежал обратно к машине. Подлетев на превышавшей все ограничения скорости к дому, где его терпеливо дожидалась аппаратура, он косо запарковал машину. Эти действия были опасны прежде всего тем, что могли привлечь к нему излишнее внимание. Ну и пусть. Паскалю теперь было все равно. Он действовал, не соображая даже, зачем ему вдруг понадобилось в спешке убегать из этого дома Интересно, звонила ли Джини? Часы показывали без пятнадцати два. Маленькая красная лампочка на автоответчике не мигала. Значит, звонков не было. Паскаль ощутил полную беспомощность. Поднявшись наверх, он тупо уставился на арсенал своих фотокамер. Их вид не принес облегчения.
– Господи Боже! – произнес Паскаль вслух, неожиданно для самого себя треснув кулаком в стену. Сбежав вниз по лестнице, к телефону, он набрал номер квартиры Джини в Айлингтоне, причем схватил трубку именно в ту секунду, когда Джини в Оксфорде набирала его номер. И пока она слушала прерывистые гудки, он вел разговор с ее автоответчиком.
– Милая, – умолял он. – Позвони мне. Ну, пожалуйста, позвони. В ту же секунду, как только вернешься.
Грохнув трубку на место, Паскаль попытался собраться с мыслями. Может быть, вернувшись в Лондон, она первым делом поедет в Хэмпстед, в коттедж, чтобы собрать там свои вещи. Он словно наяву увидел, как она входит в этот укромный домик, открывая дверь тем самым ключом, который он бросил к ее ногам. Не в силах сдержать стон, Паскаль снова набрал номер дома в Хэмпстеде, чтобы и там оставить на автоответчике то же самое послание-мольбу. Повесив трубку, он задумался и пришел к выводу, что все только что сказанное им ни к черту не годится. Пришлось снова позвонить по обоим номерам, чтобы несколько развить мысль.
На сей раз получилось чуть лучше:
– Джини, я люблю тебя. Люблю всем сердцем, родная моя. Позвони мне в ту же секунду, как только придешь домой.
Телефонная трубка легла на место, но Паскаль снова собрался снять ее, чтобы набрать те же номера уже в третий раз, – поскольку вдруг понял, что забыл извиниться перед Джини, – сказать, как сожалеет о содеянном. Он уже протянул руку, но, словно обжегшись, отдернул ее, потому что в эту секунду телефон зазвонил.
Опомнившись, Паскаль схватил трубку. Они одновременно произнесли имена друг друга. Два слова – «Джини» и «Паскаль» – слились в одно.
Именно в этот момент в тупик медленно вплыла черная машина с тонированными стеклами. Паскаль мог видеть, как она, притормозив перед готической виллой, описала круг и исчезла.
– В самом деле? – допытывалась Джини. – Господи, как я люблю тебя, Паскаль. Я просто ослепла и оглохла от любви к тебе. Ничего не соображаю от счастья. И еще плачу, сама не знаю почему. Расплакалась, когда услышала, что твой телефон занят. Прости меня, Паскаль. Прости, ради Бога. Ты так прав. И все, что ты сказал обо мне, – сущая правда…
Прижимая к уху телефонную трубку, Паскаль блаженно улыбался.
– И ты меня прости. Милая моя. Любимая. Ты мне так нужна здесь, рядом! Приезжай домой!
– Первый беспересадочный поезд отходит в полпятого и прибывает на Пэддингтон примерно без двадцати шесть. Там я поймаю такси и уже к шести буду рядом с тобой. Клянусь тебе.
– А пораньше нельзя?
– На другом ехать нет смысла, Паскаль. Тот, что отправляется в полпятого, идет экспрессом. К тому же я тут поговорила с полицией. В этом деле есть что-то подозрительное. Я хочу хотя бы взглянуть на то место, где он погиб, если только он действительно погиб…
– Если?! – резко переспросил Паскаль.
– По телефону всего не объяснишь. Но главное то, что полицию намеренно ввели в заблуждение. Послушай, Паскаль, я мигом проскочу туда и обратно, прямиком на вокзал. Обещаю тебе, что ни за что не опоздаю на этот поезд.
У Паскаля уже готов был сорваться с языка новый поток доводов и увещеваний. Но, упершись взглядом в стену, он заставил себя сдержаться. Ему стоило почти нечеловеческих усилий произнести одно:
– Обещай мне, родная, что будешь осторожной. Они говорили, пока у Джини не кончились монеты.
Она рассказала о своей беседе с сержантом, а также зачитала список предметов, найденных при покойном, и опись его вещей. Паскаль успел все записать. Джини начала лихорадочно рыться в сумочке. Мелочи для телефона-автомата больше не было.
– Мне пора, любимый, – сказала она напоследок. – Монеты кончаются. К тому же скоро стемнеет. Увидимся в шесть. Потерпи чуть-чуть. Каких-нибудь три часа с капелькой.
– Три часа с огромной каплей, Джини, почти бесконечной…
Джини шла по обычной оксфордской улице, но ей казалось, что она витает в эмпиреях. Над головой ее висело райское серое небо, а на голову капал холодный райский дождь. Задрав голову, она с наслаждением подставила лицо этим благословенным струям.