Любовные чары
Шрифт:
И она поднесла к глазам новый листок…
«Все-таки, хоть у них разные матери, они сыновья одного отца, а потому – два его живых повторения. Их основные черты: гордость, отвага странствующего рыцаря и безжалостное сердце. Что в Алистере, что в Десмонде уживаются две страсти: лошади и женщины. Они приручают первых и укрощают вторых с одинаковой легкостью… Алистер кажется истинно влюбленным, хотя я и наблюдаю за ним с недоверием. В нем есть нечто роковое, он фаталист. Я нахожу подобную обреченность и в себе. И как мне жаль невинное, прелестное существо, которое всецело предалось ему! Их любовь напоминает цветок, который приглянулся садовнику для букета и будет скоро сорван, а значит – увянет. Впрочем, поживем – увидим».
Больной пошевелился, и Марина судорожно разжала пальцы. Но Джаспер не обратил на нее внимания. Дрожащей рукой он дотянулся до иглы и проткнул ею шарик в трубке. Оттуда вырвался воздух, и Джаспер с наслаждением затянулся сладковатым дымом. Глаза его опять полузакрылись, чубук выпал изо рта. Он вновь задремал, и Марина без зазрения совести схватила новый листок.
«Обыкновенное следствие путешествия и переездов из земли в землю – это то, что человек привыкает к неизвестности, страшной для домоседов. И все-таки по возвращении меня неприятно удивили лица моих соотечественников. Сколь гармоничны, гладки, добры черты лиц китайцев и особенно китаянок! Физиономии же англичан можно разделить на три рода: угрюмые, добродушные и зверские. Клянусь, нигде не случалось мне видеть столько последних, как здесь, в моем родном доме!»
Марина невольно прыснула, пробормотав: «Ей-богу, мне тоже!» – и продолжила чтение, радуясь, что в следующих листках почти ничего не вычеркнуто.
«Я – самое жалкое и недостойное для них для всех существо. Ведь отец лишил меня наследства! За что? Все народы обогащены путешествиями, а прежде всего – Англия. И в книжных кладовых – кипы описаний этих путешествий. Неужели их авторов лишили наследства? Никто не верит, что я не так уж грешен, как хотелось бы думать отцу. Он лелеял свою жестокость и со всем пылом подпирал ее самыми нелепыми доводами. Да бог знает, что было бы с ним самим, когда б он хоть раз испытал то, что выпало мне на долю! Чтобы оценить силу и всемогущество опиума, надо изведать бездну страданий. Вот, например, бессонница. Это адская мука при жизни! А при употреблении опиума нечего ее бояться. И физическая боль более не существует, и если роль медицины состоит в облегчении страданий, то опиум – ее всемогущее орудие. Англичане скорее дадут несчастному умереть в мучениях, боясь обмана, оскорбительного для их самолюбия. Но опиум – самая прекрасная и правдивая ложь на свете!
Даже Сименс глядит на меня с унизительным, жалостливым отчуждением. Он ведь праведник, а я… Но я хотя бы не убивал никого. Удивляюсь снисходительности властей к систематическим убийствам несчастных женщин, на которых возведена напраслина. Экая чушь – ведьмы… Убийства, это просто убийства! А из-за опиума я удостоен брезгливости своего семейства. Одна только Елена…
Милейшее существо. Конечно, сочетание мягкости характера и застенчивости завоюет любое мужское сердце. Легкое жеманство тоже кажется очень милым, однако не это ее главные достоинства. С красотою в ней соединено умение поглядеть на мир глазами своего собеседника, даже как бы прожить в одну минуту всю его жизнь. Она простила Джорджу все его прегрешения. Не удивлюсь, если ей известно и про леди К., и про ребенка. Кстати, еще одно потрясение ожидало меня по приезде – Клер покончила с собой. Считается, что она утонула, когда лодка опрокинулась, но я не сомневаюсь: это тщательно подготовленное самоубийство. Но дитя, несчастное дитя, еще один мой племянник или племянница… Похоже, маленькое существо пополнит ряды тех детей, которые никогда не знали любви. А ведь их называют детьми любви! Помню, как леди К. клялась, что Джордж не увидит их ребенка, кричала, какое счастье, что дитя ничуть не похоже на Макколов, что его невозможно будет узнать и никто никогда ничего не заподозрит… Она намекала на какое-то врожденное уродство, но тут же прикусила язычок. Я уехал, так и не узнав, какую судьбу выберет Клер для младенца, а вернувшись, услышал о ее давней гибели. Где-то растет подкидыш, даже не подозревая…»
Марина чуть не взвизгнула от досады, когда листок кончился. Схватила с полу целую кучку, ища продолжение, но там шла речь совсем о другом.
«Kак у всех пьяниц чувствуется необходимость опохмелиться, так и у курильщика опиума является необходимость нового возбуждения нервов при помощи курения опиума. Он снова разжигает свою трубку – и так без конца, как страждущий запоем алкоголик. В конце концов им овладевает или сумасшедший, как в белой горячке, бред, делающий его опасным для окружающих, или же его поражает паралич. А между тем как красиво, как очаровательно выглядит цветущее поле мака, особенно в Китае! Я не мог оторвать глаз от моря цветов, ярких, как огненные точки, нежно-розовых, бледно-лиловых, нежно-белых…»
Марина выронила прочитанный листок и взялась за последний, как вдруг дверь начала отворяться. Девушка похолодела… К счастью, переходя от листка к листку, она оказалась возле гобеленов. На одном был изображен закованный в латы рыцарь, скачущий по лесу, на другом – прекрасная дама, ожидающая его под сенью дерев. Марина бросилась между влюбленными и скрылась в темноте. В комнату кто-то вошел. Но кто?
Развернувшись, Марина приникла к щелочке. Мелькнула мысль, что подслушивание и подглядывание входят у нее в привычку. О, да это Сименс ее так напугал!
Главный охотник на ведьм вошел с подносом, заставленным яствами и бутылками. У Марины засосало под ложечкой: аппетит у нее никогда ни от чего не пропадал, а после беготни по лестницам и подземельям усилился. Но теперь неизвестно, сколько ей придется простоять здесь, в темной щели потайного перехода.
Макбет, натиравший лапкой мордочку, поглядел на нее задумчиво. Может, он решил, что Марина приглашает его снова прогуляться по темным коридорам? Боже сохрани!
– О нет!
Возглас Сименса заставил ее подскочить. Не глядя брякнув поднос на край стола, так что по полу запрыгали яблоки, дворецкий подскочил к бессильно распростертому на диване Джасперу и вырвал из его приоткрытого рта чубук трубки:
– Нет, мистер Джаспер, нет! Вы же обещали!
Тот приоткрыл глаза, и Марина услышала его задыхающийся шепот:
– Ничего, Сименс… Только одна затяжка… на память о прошлом.
Сименс смахнул со столика причудливый кувшин, от которого тянулась трубка:
– Ах, я старый дурак! Я же поверил вам! Ну зачем я оставил отраву здесь?! Но вы казались таким слабым… Я подумал: у мистера Джаспера не хватит сил дотянуться…
– Господь послал ангела, и тот протянул мне руку помощи, – отозвался Джаспер.
– Нет, это сатана послал к вам своего подручного! – загремел Сименс.
– Значит, то был… маленький лживый дьяволенок, который снует по дому, морочит всем голову, не подозревая, что я вижу его… ее… насквозь, – хихикнул Джаспер.
– Дьяволенок? – Лицо Сименса побелело. – Нет, ведьма. Никак не назовешь ее иначе! И она где-то здесь!
Он ринулся за дверь, и, как только раздался ее хлопок, Марина, взгляда не бросив на Джаспера, вихрем пролетела через комнату. Макбет помчался за ней.
О господи, Сименс возвращается! Сейчас увидит, спросит, откуда взялась… Неоткуда ей тут взяться! Охотник за ведьмами сразу все поймет.
Марина метнулась вправо-влево, увидела дверь – и влетела в нее.
От страха света белого не видя, приостановилась, хватаясь за стену, и не поверила ушам, услышав тихий смех и ласковое:
– Дорогая Марион, я счастлива видеть вас. Как мило с вашей стороны навестить бедную болящую!
Марина открыла глаза и обнаружила молодую женщину, сидящую в кресле у окна. Джессика! Заставила себя принять участливый вид и сказать, словно ничуть не удивилась, внезапно увидев ее, а только о том и мечтала: