Любовные прикосновения
Шрифт:
В течение нескольких недель после убийства Милош оставался в убежище в доме друзей Петра Гроффа в Брно. Но где-то в цепи доверенных лиц оказалось слабое звено, и однажды ночью в дом нагрянули гестаповцы. За то, что хозяева прятали Милоша, супругов и их двоих детей вывели на задний двор и расстреляли. Милоша отвезли в гестапо в Брно, где подвергли пыткам, пытаясь заставить его выдать имена всех, кто участвовал в заговоре против Гейдриха. Ему переломали руки, раздробили лодыжки, прижимали к спине раскаленный добела утюг, как при клеймении животных. И все же Милош не сдавался. Нацистам не
Милош стал инвалидом и мало что помнил о самом себе, но он по-прежнему был предан своим идеям. Ему удалось бежать и выдать себя за сельскохозяйственного рабочего в восточной части страны, поблизости от границы с Россией. Он пробыл там шестнадцать месяцев. Постепенно проходили последствия травмы мозга.
Милош вспомнил пароль, имена соратников по борьбе, установил контакт с другими участниками движения Сопротивления. Ему дали приличную одежду, фальшивое удостоверение личности. Он сел на поезд, направлявшийся в Прагу. На полпути Милоша задержали немецкие солдаты – то ли потому, что в документах была ошибка, то ли потому, что его предали – этого он так и не узнал. Его затолкали в вагон для перевозки скота, битком набитый польскими евреями, которых отправляли в лагерь смерти в Треблинку.
Там он и дождался окончания войны, постоянно находясь на краю рядом со смертью. Потом пришли русские.
– С какой радостью мы приветствовали Иванов, – вспоминал Милош. – Мы кричали бы от радости, если бы было достаточно сил.
Русские не стали освобождать пленников. Начался процесс строгой проверки. Каждого человека допрашивали под предлогом того, чтобы получить информацию, необходимую для репатриации. Вскоре стало ясно, что эти досье подготавливались по другой причине: политических активистов, участников Сопротивления и других смутьянов отделили от остального населения лагеря. Когда русские наконец начали сажать освобожденных пленных в поезда, не все из них поехали на запад. «Смутьяны» отправились в противоположном направлении – в Россию. Милош признался Кат, что именно там ему пришлось провести последние десять месяцев. Его насильно удерживали в русском лагере.
– Но почему? – спросила Кат. – Ведь вы боролись против немцев – врагов русских! Они должны были считать вас героями.
– Герой любого типа – это прежде всего угроза для тирании любого типа, – ответил Милош. – Русские, так же, как и немцы, не хотели, чтобы чехи думали о свободе. Тысячи чешских патриотов, которые признались, что участвовали в Сопротивлении или хотя бы сочувствовали его целям, исчезли в Советской России и, возможно, никогда уже не вернутся. Нам обещали, что когда-нибудь нас освободят. Но ворота открывались только для предателей – для тех, кто согласился сотрудничать с Советами.
– Служить им? Но как? Ведь война закончилась!
– Нет, дорогая моя. Одна война закончилась, а другая началась.
Милош считал, что в этой войне не будет ни нашествий, ни применявшейся немцами тактики «молниеносной войны». Русские так же
Катарина пыталась понять его. Он покривил душой, чтобы вернуться к ней. Однако не случилось ли так, что сам этот поступок настолько изменил Милоша, что к ней вернулся совсем не тот человек, которого она когда-то полюбила?
По ночам, лежа рядом с мужем, она жаждала его прикосновений, которые раскрыли бы ей всю правду о нем. Секс был для них – особый язык, канал, по которому души общались между собой. Но после возвращения Милош ни разу не пожелал ее. Вначале Кат была терпелива, но потом приняла на себя роль соблазнительницы, пытаясь возбудить его. Дважды он пассивно подчинялся ей, но она так и не смогла преодолеть его бессилие. Пристыженный, Милош стал избегать жену и больше не предпринимал попыток.
Когда Йири прислал Кат свою новую пьесу, она отложила ее в сторону. Какие бы ни были у нее с Милошем проблемы, их нельзя будет разрешить, если она покинет «Фонтаны» и вернется на сцену.
Однако Милош нашел пьесу и прочитал ее.
– Ты должна непременно сыграть в ней! – заявил он однажды утром за завтраком. – Это даже лучше, чем «Козел отпущения»!
– Сыграет кто-нибудь другой, – резко ответила она. Кат бросила взгляд на залитые солнцем поля.
– Мне казалось, нам лучше остаться здесь.
– Даже если я и останусь в поместье, ты сможешь работать в театре. Прага не так уж далеко отсюда. Мы найдем время, чтобы побыть вместе…
Ее ошеломила догадка: Милош хотел, чтобы она уехала.
– Значит, ты не возражаешь против нашей разлуки?
Грустная улыбка тронула его губы.
– Даже находясь от тебя всего лишь в нескольких сантиметрах, мы все равно далеки друг от друга. В эти ужасные годы мечтал о том, как мы заживем после войны. Но, похоже, я потерял и себя, и тебя. – Милош покачал головой.
– Я не собираюсь сдаваться, – заявила Катарина.
– Я тоже. Просто мне нужно время и твоя вера, чтобы снова обрести уверенность в себе и…
– В чем?
– В том, что достоин тебя.
ГЛАВА 8
Зима 1948 года
Занавес стал опускаться. Аплодисменты не стихали дольше обычного. Но все равно это не те громоподобные овации, которыми награждала публика Кат в довоенное время. Пустых мест в зрительном зале оставалось много.
Когда четыре месяца назад состоялась премьера последней пьесы Йири, она получила несколько превосходных отзывов, однако не вся критика была так доброжелательна. Становилось все более рискованно восторгаться произведениями, не отвечающим идеологическим постулатам марксизма-ленинизма. Страна еще не была полностью в руках коммунистов, но послевоенный антифашизм значительно пополнил их ряды. Теперь они претендовали на большинство голосов избирателей и удерживали высшие позиции в коалиционном правительстве.