Любовный лабиринт
Шрифт:
— Этого от вас я не ожидала, Петр Иванович, надменно произнесла она. — Что за возмутительное происшествие! Как вы смели в моем доме… — Полина Платоновна не стала продолжать, оскорбленно отвернувшись к племяннице. — Ну а ты, Лидия? Что ты сможешь сказать в свое оправдание?
— Тетушка, — при появлении тетки Лидия моментально пришла в себя и уже не повисала на руках Петра Иванович, а самостоятельно стояла и то краснела, то бледнела, страдая оттого, что ее застали в такой момент. — Тетушка… Я вовсе ничего такого… Просто мне сделалось дурно…
— Петр Иванович? — обернулась
Черкесов, в продолжение всей сцены сохранявший невозмутимое выражение лица, но в душе совершено потрясенный и разбитый, изобразив еще более полное спокойствие, ответил:
— Лидии Андреевне действительно стало нехорошо. Теперь такая жара…
— Вот как? — Полина Платоновна смерила управляющего долгим и пристальным взглядом, который тот выдержал с честью. — Ну что же… Коли так, то дурного в этом ничего нет. Но должна заметить, Петр Иванович, стоит быть более осмотрительным. И со слабыми девицами в саду не уединяться, ежели не желаете попасть в неприятное положение, сударь!
С этими словами она ухватила Лидию под руку и повлекла оную к дому, ни слова более не прибавив.
— Подумать только! — воскликнул Черкесов, оставшись один. — Ну что за досадное происшествие! Ну почему именно нынче случилось такое…
Чертыхнувшись, он повернулся и, вместо того чтобы идти в главную усадьбу, направился к собственному флигелю, где, наскоро выпив чаю и распрощавшись с мыслью о добром обеде, призвал к себе старосту и принялся назначать работы и проверять бумаги.
Полина Платоновна насилу опамятовалась. Гнев, который излила она на племянницу, возможно, покажется вам излишним. Действительно, хотя девица поступила своевольно и опрометчиво, но свидетелей подобного поступка не было, да и, ежели разобраться, ничего ужасного не произошло. Но дело было в том, что Полина Платоновна была влюблена. Давно и крепко. В кого? Да в Петра Ивановича!
Что же мешало им, как мы теперь знаем, обоюдно влюбленным друг в друга, объясниться и сделаться счастливыми? Тут было много обстоятельств и препятствий. Петр Иванович, как мы уж знаем, никогда не стал бы навязывать собственную персону даме, у которой он находился в положении подчиненного. К тому же Полина Платоновна никогда не давала ему понять, что испытывает к нему род симпатии, именуемый любовью, ибо ей этого не позволяла гордость, гордость родовитой дворянки, богатой вдовы и хозяйки своего бедного управляющего.
Более того, она всегда казалась неприступной даже более, чем требовалось, из соображений щепетильности. К тому же оба полагали, что персона, на которую изливается жар их сердца, вовсе не испытывает ответных чувств. То есть Петр Иванович считал, что Полина Платоновна не может быть в него влюблена, и то же думала Полина Платоновна относительно Петра Ивановича. Хотя с ее стороны все же более было гордыни, ибо она полагала, что Петр Иванович не столько не может, сколько не смеет ее любить.
Таким вот образом они, как герои сказки Журавль и Цапля, не могли понять друг друга. И теперь, когда Полина Платоновна узрела их объятия, ее возмущению и, прибавим, ревности не было предела.
— Сударыня! Лидия Андреевна! — обратилась она к племяннице, едва они оказались наедине. — Извольте объясниться. Чему же это я была свидетельницей? — На «вы» Полина Платоновна называла Лидию, когда сердилась на нее.
— Ах, тетушка, да вовсе ничего особенного, — поначалу вздумалось ответить Лидии. — Мне стало дурно, и Петр Иванович…
— Ах, дурно? Отчего же, ежели вам дурно, вы не сидите дома, а ходите на прогулки? Ведь я, кажется, велела вам быть в девичьей и дала несколько домашних поручений? — При этих словах Полина Платоновна прошлась туда-сюда по комнате.
— Ну что тут объяснять? Мне скучно было в девичьей…
— И вы решили поразвлечься, — поспешно окончила за племянницу Полина Платоновна.
— Тетушка, тетушка! — воскликнула Лидия. — Что ж, ежели вы желаете, я вам отвечу: я люблю Петра Ивановича. Вот!
— Что? — Суровая тетушка остановилась в изумлении.
Она не ожидала подобной откровенности.
— Что? Любишь? Ты любишь господина Черкесова? Вот это номер! И что же, давно ли? А он? — Полина Платоновна не могла остановиться.
— Ах, ну конечно, он меня тоже любит, — самоуверенно ответила Лидия.
— Вы что же, уже и объяснились? Он тебе сам признался?
— Ну, не признался… — не решилась солгать Лидия. — Но я чувствую! Я знаю!
— Вот как? Ты чувствуешь? — задумчиво произнесла Полина Платоновна. — Надо же, а я-то полагала… — Тут она решила не продолжать. — И в саду…
— И в саду я желала объяснить свои чувства Петру Ивановичу… — мечтательно произнесла Лидия.
— Упав в его объятия… — подхватила Полина Платоновна. — Что же, вполне достойное занятие для благонравной девицы. Да, это моя вина. Я не воспитала тебя должным образом.
Довольно странно слышать сии слова, глядя на этих двух особ, ибо выглядели они все же почти ровесницами.
— Но разве моего примера недостаточно, Лидия? Разве, глядя на меня, ты не понимала, как надобно себя вести достойной девушке?
— Тетушка, — улыбнулась Лидия. — Глядя на вас и беря с вас пример, я навсегда останусь старой девой. Вы-то уже вдова! Ну и к чему же нас сравнивать? Ежели говорить о благородстве, то тут с вами сравниться трудно. Ваши батюшка и матушка — особы высокого положения, куда мне до них! И куда мне до вас! К тому же ваши понятия о чести столь высоки, столь безупречны, что следовать им очень сложно. Я человек слабый и лишенный множества ваших достоинств.
— Все это вздор. Достойное поведение, моя милая, непременный атрибут хорошего тона. И кем бы и какой бы ни была дама или девица, каково бы ни было ее происхождение, ничто не освобождает ее от хороших манер и благонравного поведения. А посему, — прибавила Полина Платоновна, — хотя ты и сочтешь меня злодейкой, я вынуждена наказать тебя для твоего же, впрочем, блага.
— Что? Наказать? — ужаснулась Лидия. — Но за что?
— Вот это мило! Ты спрашиваешь, за что? Да тебя непременно следует наказать для твоей же пользы. Запру-ка я тебя в твоей комнате на недельку.