Люциана. Трилогия
Шрифт:
"А кто еще был достоин носить этот почти божественный дар? Вампир — это своего рода демон, а демоны — это падшие ангелы. Ты был ангелом, до того, как пал в ее объятья. Даже зло бывает милосердным".
"Встретишь этот рассвет вместе со мной?"
"С удовольствием, Ричард. Я приглашаю".
Глава 9
" Я жду — и трепет объемлет новый,
Все ярче небо, молчанье глуше…
Ночную тайну разрушит слово…
Помилуй боже, ночные души".
А.Блок.
Сон был безмятежен и тих. Казалось, никогда еще она так сладко не спала. Она наконец-то
Ричард вернулся за час до рассвета. От его ран не осталось и следа. Это снова был он. Прекрасный и сильный. Вымытые и причесанные волосы блестели в обманчивом свете ночника. Он присел на край кровати, обдав ее ароматом мыла и неповторимым запахом своего тела. Мила потянулась к нему, словно бабочка к неровному манящему пламени свечи. Их пальцы соединились в безмолвном объятии. Взгляды смешались в потоке обоюдной жажды, жажды любви. И он любил ее так, как мужчина любит женщину. Не было никакого колдовства в его глазах, никакой силы в его голосе и никаких клыков на ее шее. Была только страсть, ослепляющее желание обладания друг другом. И они растворились друг в друге, став единым целым. Не вампир и жертва, а мужчина и женщина в интимной тишине спальни…
Ее голова покоилась у него на груди, когда первый солнечный луч заглянул за задернутые шторы. Он осторожно прошелся по ворсинкам ковра, пробежался по прикроватной тумбочке, метнулся на кровать. Мила почувствовала, как напряглось тело Ричарда, как он дернулся в попытке уклониться от солнечного луча, но он нагнал его, ослепил глаза. Боже, какой испуганный вид был у великого и древнего вампира. Он зажмурился, закрыл лицо ладонями, и наверно, приготовился умирать. Мила засмеялась и разомкнула его руки.
— Все нормально, Ричард. Это всего лишь утро. — Нежно сказала она.
Какое-то время он приходил в себя. Потом счастливая улыбка растянула его губы. Он вскочил с постели и, обнаженный, подбежал к окну, распахнул шторы, впуская свет в темную спальню. Обхватив колени руками, Мила смотрела на него и не могла наглядеться. Как же ей хотелось остановить это мгновение, запечатлеть его в своей памяти. Он радовался, как ребенок. Совсем не долго. Но потом вдруг улыбка сползла с безупречного такого живого, такого человечного лица.
— Нет. — Произнес он, закрывая шторы и отворачиваясь от окна. Мила растерянно смотрела на него.
— Что случилось? — спросила она в недоумении.
— Это обман. — Обреченно произнес он, опускаясь на ковер возле постели. — Свет для людей. А я порождение тьмы, дитя ночи. Это насмешка. Вот оно ее проклятие — я искал свет, но он оказался не нужен мне. Он не вернет мне того, что я потерял. Не вернет мне моей жизни. Ничего не изменилось я все равно вампир, монстр, обладающий даром противодействия главному страху нашего рода. Иллюзия жизни хуже, чем смерть.
— Ричард. — Воскликнула Мила. Она не знала, что сказать ему, как утешить. Он был прав.
— Солнце не вернет мне запаха свежего хлеба, не заменит вкус вина, аромат дорогой сигары, не заглушит моей жажды. Я долго боролся со своей природой. Но этот бой обречен на поражение. — Он уткнулся головой в ее колени. — Я так хотел прогуляться с тобой по нашей аллее в лучах осеннего солнца. Я хотел держать тебя за руку, смотреть в глаза и видеть в них свое отражение — отражение человека. Я хотел прожить с тобой целую жизнь…. Прости меня. Я ничего не могу тебе дать.
— Ты дал мне так много, сколько никто и никогда не смог бы. С тобой я почувствовала себя живой, настоящей. — Мила нежно погладила его волосы.
— И все-таки ты уходишь. Я читаю это в твоих мыслях, в твоем сердце. И мне хочется спросить, как ты будешь жить без меня? — его слова ранили больнее ножа. И боль от ранения была общей, разделенной
— Я не знаю. — Выдохнула Мила. Он поднял голову и встретил ее отчаянный взгляд.
— Ты можешь вернуться в любой момент. Просто жить рядом со мной.
— Сколько, Ричард? Год, два, три, десять? Я только разорву себе сердце. Я никогда не смогу присоединиться к твоему царству тьмы. Я оставлю в своей памяти солнечный рассвет в твоей голубой спальне, в твоих объятьях. Это будет самым счастливым воспоминанием моей жизни. Самым счастливым и самым болезненным. Забыть тебя невозможно, но сохранить то светлое, настоящее, что было между нами, я смогу. Это будет мне утешением в любое ненастье.
— Я не могу тебя потерять. — Он зарылся руками в ее волосы, привлекая ее лицо к себе, обжигая солеными от ее слез губами. — Целую вечность хранить воспоминание о потерянной любви для меня невыносимая ноша. Мне не удержать тебя? — в его голосе была мольба.
— Нет.
— Ты не вернешься?
— Нет.
— Что я должен сказать сейчас.
— Скажи мне просто: Живи. — Прошептала Мила, прижимаясь лицом к его щеке. Ее пальцы вцепились в его плечи, словно не хотели отпускать, словно пытались удержать и не могли оттолкнуть.
— Я люблю тебя. Я жду тебя. Всегда.
— Ричард. — Сдавленно всхлипнула Мила. — Ричард. Отпусти меня, прошу. Отпусти.
— Разве я могу поступить иначе.
ЭПИЛОГ
"Так, земле и небесам чужая,
Я живу и больше не пою,
Словно ты у ада и у рая
Отнял душу вольную мою"
Ахматова.
"Я б сказала… Но поздно… замолк соловей…
Лишь одна, неизменно ясна,
Из-за темной листвы задремавших ветвей
Упоительно блещет луна…"
Габриэль Мистраль.
На кладбище было сыро и холодно. Солнце, так весело выглядывающее с утра, спряталось за огромную грязно-серую тучу, обещающую скорый дождь. Ветер надрывно стонал, нещадно ломая ветки кладбищенских берез. Сколько горя, сколько слез видели эти деревья, сгибающиеся под пронизывающими порывами ветра. Растения и вещи хранят память произошедших событий. Теперь Мила это знала. Кривые с разветвленными стволами березы шептали ей о многом, что видели в этом мрачном месте. Печаль десятилетий обрушилась на нее, почти заглушив ее собственную боль. От могильных плит веяло тишиной и покоем. В последнее время Мила часто бывала на кладбище. Здесь год назад была захоронена ее единственная подруга. С тех пор многое изменилось, но желание прикоснуться к этому могильному покою, осталось. Это был единственный способ приблизиться к другому миру, вспомнить о боли, о тоске бессонных ночей и любви, которую она потеряла. Кладбище походило на огромный заснувший склеп. Здесь не было страха, не было сожаления, не было живого присутствия. Кладбища не для мертвых — они для живых. Мраморное изваяние с фотографией и надписью, напоминает нам, не дает забыть, создает сюрреалистичное ощущение встречи. Мила часто говорила с Жанной, хотя знала, что ее никто не слышит в этот момент, кроме мрачных нависших над ней берез. Ну, и пусть. Иногда самообман помогает. Когда Мила говорит с ней, рассказывает о событиях последних дней, о том, как они были бы все счастливы, будь она — Жанна, жива, ей и правда кажется, что ее услышали, поняли, поддержали. А иногда так важно быть просто услышанной. Ветер сорвал с берез последние желтые листья и швырнул их в лицо Людмилы. Она вздрогнула, то ли от холода, то ли от испуга, то ли от воспоминаний…. Неужели целый год прошел? Да, вновь холодная промозглая осень вернулась в провинциальный город. Жизнь не стояла на месте. Мила отыскала взглядом могильный холмик. На фотографии лицо Жанны было удивительно юным, а глаза — живыми, настоящими, полными скорби и мудрости. Ларина не была здесь около месяца. Что тянуло ее в это мрачное место снова и снова? Было что-то успокаивающее в этой смертельной тишине. Здесь она не слышала мыслей, не чувствовала чужих страданий. Только могильный холод и покой.