Люди, боги, звери

Оссендовский Антоний Фердинанд

Через несколько дней, стоя на высоком берегу Енисея, мы глядели на первый открывший навигацию пароход «Ориоль», следующий из Красноярска в Минусинск с красногвардейцами на борту. А вскоре и подошли к устью реки Тубы, вверх по течению которой нам надлежало двигаться прямо на восток, к Саянам, где пролегает граница Урянхайского края. Долина Тубы и ее притока Амыла казалась нам особенно опасной, эти земли были плотно заселены, а местные крестьяне охотно пополняли банды известных красных партизан — Щетинкина и Кравченко. На рассвете хозяин-татарин переправил нас вместе с лошадьми на правый берег Енисея, дав в сопровождение нескольких казаков, которые проводили нас до самого устья Тубы, где мы провели остаток дня, отдыхая и объедаясь дикой черной смородиной и вишней.

Три дня на краю пропасти

С чужими паспортами в кармане мы продвигались вперед по долине Тубы. Каждые десять-пятнадцать

верст на нашем пути попадались крупные деревни, от ста до шестисот дворов, где власть была в руках Советов, а их шпионы шныряли повсюду, приглядываясь к новым лицам. Объезжать эти деревни стороной мы не могли по нескольким соображениям. Во-первых, наше нежелание появляться в селах могло возбудить подозрения у встречавшихся на нашем пути крестьян, за этим неминуемо последовал бы арест, а затем сельсоветчики переслали бы нас в Минусинскую ЧК, где нас тут же поставили бы к стенке. Во-вторых, документы моего спутника давали право пользоваться услугами почтовых станций, так что нам следовало заезжать в советские деревни хотя бы для того, чтобы сменить лошадей. Своих мы оставили татарину и казакам, проводившим нас до устья Тубы. Один из казаков подвез нас на своей подводе к ближайшей деревне, где мы достали лошадей. В целом население было настроено против большевиков, а нам, напротив, охотно помогало. В благодарность я лечил крестьян, а мой товарищ давал им ценные советы по ведению хозяйства. Особенно охотно оказывали нам услуги старожилы и казаки.

Иногда на нашем пути попадались деревни, целиком находящиеся под влиянием большевиков, но мы быстро научились распознавать их. Когда при въезде в село на звон почтовых колокольчиков, хмурясь, поднимались с порогов угрюмые люди со словами «вот опять кого-то черти принесли», мы знали, что население деревни враждебно к коммунистам и здесь мы будем в полной безопасности. Если же крестьяне бросались навстречу, радостно приветствовали нас, называя «товарищами», это было горестным знаком, что мы в стане врагов и должны держаться настороженно. В таких деревнях жили не свободолюбивые сибиряки, а пришлый народ с Украины. Эти люди, лентяи и пьяницы, ютились в убогих, грязных хижинах, хотя вокруг простирались богатые черноземные земли. Тревожные минуты пережили мы в селе Каратуз, которое скорее можно назвать городом. В 1912 году, когда его население достигло пятнадцати тысяч, здесь открыли две гимназии. Каратуз — столица южноенисейского казачества. Впрочем, теперь селение не узнать. Пришлые крестьяне и красногвардейцы перерезали всех казаков, разграбили и сожгли их дома, превратив село в большевистский центр всей Минусинской округи. В здании Советов, куда мы вошли, желая добиться смены лошадей, как нарочно, проходило совещание ЧК. Нас тут же окружили чекисты, потребовав предъявить документы. Нам вовсе не хотелось извлекать свои липовые бумаги, и мы, как могли, попытались избежать проверки. Мой товарищ впоследствии не раз повторял: «На наше счастье, в большевистских вождях ходят вчерашние горе-сапожники, а ученые метут улицу или чистят конюшни. Я берусь убедить их начальство в чем угодно, ведь бедняги не видят разницы между „дезинфекцией“ и „дифтерией“, „антрацитом“ и „аппендицитом“. Могу минуты за две окончательно запутать эти умные головы и отговорить от чего бы то ни было — даже от собственного расстрела».

Так произошло и на этот раз. Мы совершенно покорили чекистов, представив им красочную картину возрождения края, когда через несколько лет мы проведем дороги, построим мосты, начнем вывозить лес из Урянхая, железо и золото с Саян, скот и меха из Монголии. Вот это будет настоящий триумф советской власти! Наше славословие продолжалось около часа и имело полный успех. Чекисты, позабыв о формальностях, лично сменили нам лошадей, погрузили вещи и пожелали счастливого пути. Это испытание стало для нас последним на российской земле.

Счастье улыбнулось нам, когда мы пересекли долину Амыла. У переправы мы познакомились с милиционером из Каратуза, который вез с собой несколько ружей и автоматических пистолетов, в основном «маузеров». Оружие предназначалось для карательного отряда, прочесывавшего Урянхай в поисках казачьего офицерства, которое доставляло большие неприятности большевикам. Мы насторожились. Встреть мы этот отряд, как знать, отделались бы от солдат с той же легкостью, с какой провели чекистов, купившихся на высокие фразы? Мы постарались выведать у милиционера маршрут отряда и, добравшись до ближайшей деревни, остановились вместе с ним в одном доме. Разбирая свои вещи, я заметил его восхищенный взгляд.

— Что вам так понравилось? — спросил я.

— Штаны… штаны, — прошептал он.

Он говорил о брюках, которые прислали мне из города друзья, — отличные брюки для верховой езды из плотного черного сукна. Они целиком завладели его вниманием.

— Если у вас нет других брюк… — начал я, соображая, чего бы у него выпросить взамен.

— Больше никаких нет, — проговорил он с грустью. — Советская республика пока штанов не шьет. А в Советах мне так прямо и сказали, что у них у самих нет. Мои же совсем протерлись. Вот взгляните.

С этими словами он отвернул полу тулупа. Ужасное зрелище! Эти так называемые штаны больше напоминали сеть, причем весьма редкую — не одна рыбешка проскользнула бы сквозь нее. Для меня так и осталось тайной, как он сам умудрялся не вываливаться из них.

— Продайте, — взмолился он.

— Не могу, — решительно отказался я. — Самому нужны.

Он на мгновение задумался, а затем, подойдя ко мне ближе, тихо сказал:

— Выйдем поговорим. Здесь неудобно.

Мы вышли.

— Я вот что предлагаю, — начал он. — Вы направляетесь в Урянхай. Там много чего продается: собольи, лисьи, горностаевые шкурки, золотой песок. Но на советские рубли ничего не купишь — они там не в ходу. А вот ружья и патроны обменяют на что угодно. У вас уже есть по ружью на брата, а за штаны я еще по одному добавлю и по сотне патронов в придачу.

— Зачем нам оружие? У нас надежные документы, — отозвался я как можно равнодушнее, скрывая свою заинтересованность.

— Разве не понятно? Ружья можно обменять на меха и золото. Я дам вам ружья.

— Вон оно что! Но за такие брюки двух ружей мало. Теперь во всей России не найдешь другой такой пары. Брюки нужны всем, а за ружье я получу всего лишь одну соболью шкурку. Зачем она мне?

В конце концов я добился желаемого. Милиционер вручил мне за брюки ружье с сотней патронов и два автоматических пистолета, по сорок патронов на каждый. Теперь в случае чего мы могли себя защитить. Более того, счастливый обладатель новых брюк выписал нам разрешения на право носить оружие. Итак, и закон, и сила были на нашей стороне. Мы приобрели в глухой деревушке трех лошадей, двух для себя и одну для поклажи, наняли проводника, купили сухарей, мяса, соли и масла и, денек передохнув, начали наше путешествие вверх по Амылу к Саянам и к урянхайской границе, надеясь, что в тех краях равно отсутствуют как хитрые, так и простодушные большевики. Через три дня мы миновали последнюю русскую деревню и вышли к монгольско-урянхайской границе. Позади остались три полных опасности дня в краю распоясавшейся черни, когда ни на минуту нас не отпускал страх перед возможностью рокового исхода, но мы собрали всю свою волю, призвали все мужество, напрягли разум и победили. Только это спасло нас от множества опасностей, только это удержало на краю пропасти, куда до нас рухнули многие, так же, как и мы, стремившиеся к свободе. Возможно, им изменило хладнокровие, возможно, не хватило поэтического дара для од в честь «дорог, мостов и золотых россыпей», а может, просто не было лишних штанов.

К саянам и свободе

Густые первозданные леса окружали нас. Мы с трудом различали утопавшую в высокой, уже пожелтевшей траве тропу, вьющуюся меж кустарников и деревьев с почти облетевшей листвой. Это была старая, заброшенная Амыльская дорога. Двадцать пять лет назад по ней возили продовольствие, оборудование и рабочих на многочисленные золотые прииски Амыльской долины. Поначалу дорога бежала вдоль широкой и быстрой реки, затем уходила в лес; там мы шли, продираясь сквозь колючие заросли, поднимаясь в горы и снова опускаясь в низины, где утопали в вязкой, болотистой почве, стараясь не угодить в одну из коварных сибирских трясин. Проводник не знал истинной цели нашего путешествия и как-то однажды, сосредоточенно уставившись в землю, изрек:

— Здесь проехали три всадника. Может, и солдаты.

Он успокоился только после того, как выяснил, что следы, свернув было в сторону, снова вернулись на прежнее место.

— Они не поехали дальше.

— Жаль, — отозвались мы. — В большой компании путешествовать веселее.

В ответ проводник только ухмыльнулся, поглаживая бороду и всем своим видом показывая, что его не проведешь.

Наш путь пролегал через рудник, когда-то оборудованный по последнему слову техники, теперь же являвший собой весьма жалкое зрелище. Большевики повывозили отсюда все, что только смогли: оборудование, запасы продовольствия, — частично разобрали и отдельные строения. Поодаль мрачно темнела обесчещенная церковь: окна выбиты, крест сброшен, часовня сожжена. Печальный символ сегодняшней России. Семья оставшегося на прииске сторожа влачила полуголодное существование, живя в постоянном страхе и лишениях. По их словам, в лесах рыскала красная банда, промышлявшая на покинутых рудниках. Бандиты добывали понемногу и золотишко, выменивая его в деревнях на самогон — крестьяне на свой страх и риск гнали его из ягод и картофеля. Встреча с бандой означала бы для нас смерть. Спустя три дня, перевалив через северный хребет Саян в районе Алжиакского перехода, мы очутились наконец в Урянхае.