Люди долга и отваги. Книга первая
Шрифт:
Не прошло и пяти минут, как женщина неслышно покинула обворованный номер и вскоре оказалась на знакомой ей тропинке.
Еще не прозвучал отбой воздушной тревоги, а женщину в шинели уже встречала на пороге своей комнаты в поселке, некогда звавшемся «Шанхаем», давно живущая здесь вдова рыбака из Териберки, которую в округе звали тетя Дуня. За этой пожилой женщиной с испитым, одутловатым лицом тянулась дурная слава еще с довоенного времени. Ее часто навещали пропившиеся до последней робы — «сингапурки» списанные на берег и «приколотые» к нему надолго бывшие моряки-«бичкомеры». Каждый из них надеялся, что тетя Дуня
Однако, когда война круто изменила довольно шумную жизнь портового города, образумилась и тетя Дуня. Она работала поварихой в столовой на Лесных причалах, и, пожалуй, ее единственной вольностью был стаканчик спирта, который тетя Дуня получала «по блату» в буфете столовой и выпивала тут же залпом, закусывала салатом из морской капусты. Делала она это, как объясняла заведующему, «исключительно для храбрости», чтобы преодолевать страх и не бегать каждый раз прятаться от бомбежки в убежище.
Приход женщины в шинели не только не доставил радости тете Дуне, но, наоборот, насторожил ее. Она даже не поздоровалась с гостьей, а довольно грубо спросила:
— Зоська? Откуда? А ты разве…
Та не дала ей договорить.
— З фронту, тетя Дуня. В банно-прачечном отряде, на той стороне работаю. Вот командир вещички домой жене прислал. Курить нет? Ну, тогда пускай полежит у вас этот узелочек, а я стрельну где-либо сигаретку и вернусь за ним…
Когда взволнованная зрелищем воздушного боя Дюваль возвратилась к себе, ей показалось сначала, что она ошиблась дверью и попала в чужой номер. Почти все вещи пропали. Исчез и серый жакет из верблюжьей шерсти, связанный покойной матерью. А как он помог Дюваль однажды, когда ей пришлось ночевать в стогу соломы под Лионом в холодную декабрьскую ночь, темноту которой изредка разрезали голубые лучи фашистских прожекторов!
Правда, чемоданы остались, но они были пусты. Даже зеркальце, окаймленное старинным серебром, пропало, ее давнее, фамильное зеркальце, вывезенное из Франции через Дюнкерк в те дни, когда Дюваль спасалась от немцев вместе с английскими солдатами.
Француженка прибежала к директору гостиницы и, схватив его за лацкан пиджака, с возмущением сообщила, что ее обокрали. Директор, немного знавший французский язык, покраснел так, будто его самого назвали вором. Кража, да еще совершенная в такое трудное военное время, не только подрывала престиж гостиницы. Он понимал, что она подрывала и престиж всей страны. Ему стало и горько, и стыдно, а все слова извинения, которые надо было произнести в адрес экспансивной, взволнованной до предела блондинки, казались слишком вялыми, неубедительными и, разумеется, они не могли сгладить остроты положения.
Не менее директора гостиницы был потрясен известием о краже начальник милиции Фартушный, крепкий осанистый человек лет сорока пяти, давно уже работавший в органах милиции на самом правом фланге фронта Великой Отечественной войны. Кража, совершенная у представительницы союзников, у иностранки, в центре города, во время бомбежки да еще в такое время, когда преступность в Мурманске резко сократилась, —
«Послать разве туда, в гостиницу, собаку?» — подумал, было, Фартушный, но тут же расстался с этой мыслью.
Лучшие служебно-розыскные собаки находились сейчас на тех пограничных заставах, что, не отступив ни на шаг, по-прежнему несли службу на линии довоенной государственной границы. Остальных собак-ищеек захватили с собой оперативные сотрудники, которые за мысом Мишуков, на противоположном, уже фронтовом берегу Кольского залива преследовали и вылавливали спустившихся на парашютах немецких летчиков.
«Кто мог решиться на такое? — думал с возмущением Фартушный. — Кто мог сотворить такую подлость? Ведь в прифронтовом Мурманске оставались только самые испытанные, проверенные люди…
…Ежедневно на город падали бомбы. Много бомб. На каждого мурманчанина уже приходилось по пять зажигательных бомб и по двадцать два килограмма фугасок. А у милиции появились совсем другие дела, чем до войны.
…В управление сообщают, какие дома поражены бомбами. Туда мчатся команды милиционеров. Они оцепляют разрушенный дом. Одни вытаскивают из-под обломков раненых, другие расчищают заваленные входы в убежище. Работники милиции подхватывают на руки израненную женщину, осторожно кладут ее в машину: «В больницу!»
Взрывом завален вход в траншею. А там — люди!
И угарный газ может сделать то, чего не сделали перехваченные земляным настилом осколки крупповской стали. Милиционеры хватают кирки и лопаты, раскапывают траншею.
Фартушный с болью в сердце часто вспоминал хорошо знакомого многим мурманчанам весельчака-милиционера Дрожжина. Его любимое выражение: «Прежде всего думай о спасении других, а потом лишь о себе» знали все сотрудники милиции.
День был жарким, летний. Гитлеровцы использовали жару. Налетая волнами от окраин и проходя над самым центром, они сбрасывали вперемешку с фугасками и кассеты зажигалок. Швыряли как попало, лишь бы сбросить. Облака пыли и зарево пожаров стояли в тот день над Мурманском до самой ночи. Дым пожаров доносило до самого Мончегорска.
Когда завыли сирены тревоги, Дрожжин, стоя на перекрестке, торопил прохожих, чтобы они поскорее уходили с улиц. Он свел женщин и детей в убежище под скалой и вышел поглядеть: не остался ли еще кто на улице? Рядом на мостовую упала бомба…
Фартушный и сотрудники милиции отнесли мертвого Дрожжина под скалу, а сами с лицами, обожженными близким огнем, прорываясь сквозь бушующее пламя, стали спасать раненых. Не хватало носилок. Фартушный схватил два листа прогибающейся фанеры, и на таких кустарных носилках, вместе с милиционерами, не обращая внимания на бомбежку, переносил раненых к машинам.
Утром небо над Мурманском было чистым. И Фартушный знал, что враг использует хорошую погоду. Начальник милиции и его сотрудники приготовились к горячей работе. То, что наши «ястребки» отогнали немецкие бомбардировщики от города да еще нанесли им потери, радовало каждого. Довольный исходом воздушного боя, Фартушный вернулся в кабинет, и тут же ему сообщили о краже в «Арктике».
На быстро созванном оперативном совещании Фартушный, заключая сообщение о неприятном случае, сказал: