Люди Дромоса. Трилогия

Бурак Анатолий

Я подошел к ограде аббатства. Никаких мыслей не было вообще, не говоря уже о продуктивных. А чтобы получить ответы, надо как минимум задавать вопросы. Спросить, что ли, у привратника, который час, и убраться восвояси? Страдая изза нелепости происходящего, я пошел вдоль ограды. Привратник и в самом деле имелся, и ворота были открыты.

Приятно удивила табличка с надписью на многих языках. В том числе и на русском. Погрешил, выходит, отец настоятель против истины, и туристы имеют место. Или просто давно здесь не был? Из надписи следовало, что на языке родных осин про историю аббатства мне расскажут никак

не ранее двух часов. А потому три ближайших часа я был свободен как ветер. Что, скажите мне, может мужчина делать в незнакомом городе, единственной достопримечательностью которого является монастырь? Экскурсии в который надо ждать к тому же аж целых три часа? Правильно, развернуться и свалить оттуда. И я отправился пить пиво, ибо в компании с толстяком, как известно…

– Церковь аббатства, строительство которой было закончено в тысяча сто сорок четвертом году, несомненно, оказала огромное влияние на последующее развитие готической архитектуры.

Я с трудом подавил зевок. Ну да, красиво, мрачновато, правда. Но какое это имеет отношение к моим проблемам? И что это за проблемы вообще. Пропажу Инны я таковой считать перестал. Помните анекдот, где лежит голая девушка, прикрытая лишь сомбреро, и в ответ на предложение помочь человеку другой собеседник отвечает: сам залез, теперь пусть сам и вылазит.

– …был послушником аббатства. За спасение юного дофина он был приближен ко двору и пожалован титулом. – Я прислушался повнимательней.

Как оказалось, этот служка был воплощением святости. Всегда был рад помочь добрым советом и предостеречь от опрометчивых поступков. Что не оченьто нравилось более достойным братьям. Неизвестно, чем бы это закончилось, но он, «услышав глас Божий», вовремя поднял тревогу по поводу кареты с королевским отпрыском, упавшей с моста.

Интересно, интересно. Но триста лет, отделяющие меня от сих славных дел во всех отношениях достойного юноши, сводили утилитарную пользу информации к нулю. Разве что могли служить практическим пособием «Как возвысится и приобрести влияние при дворе». Ко двору мне не хотелось, скорее, после выпитого пива нужно было во двор.

Безмолвный служитель, несомненно сталкивавшийся с подобным поведением не впервые, молча указал расположение нужных мне апартаментов. Не став присоединяться к группе, я просто бродил, рассматривая убранство церкви. Двери с табличкой «Настоятель» или «Святой аббат, прием по личным вопросам с…» нигде не наблюдалось.

Вот попробуйте «продать талант», если вокруг одни лишь стены. Пусть не совсем голые, пусть даже сто раз памятники мировой архитектуры.

Выходит, без общества я ничто и мой дар – дар паразита. «Грызун мелкий, сумчатый». Почему сумчатый, я и сам не знал. Видимо, пришло время самобичевания, вот я и понес ахинею.

– Если бы грызуны не были нужны, вряд ли господь допустил бы их существование.

Должно быть, я какоето время говорил вслух. Стало досадно, как будто меня застали за чемто неприглядным, и я шагнул было в коридор. Но говорили со мной порусски, и любопытство взяло верх. В конце концов, любая информация могла пригодиться.

Я вопросительно взглянул на собеседника. Лет сорока пяти, спокоен, как человек, много повидавший и готовый к любым превратностям судьбы, крепок. Моего «мерцания» не заметить он не мог, но

на его лице это никак не отразилось.

– Мне кажется, нам есть что сказать друг другу. – Акцент был еле заметен, но всё же чувствовался.

Я попрежнему молчал, плохо соображая, что должен говорить и должен ли вообще.

Кабинет всётаки наличествовал. Без таблички, правда, но зато с огромным монитором, немаленьким системным блоком и кучей всякой дребедени, вроде модемов, факсов и прочих там принтеров.

– Итак, Юрий, вас просили передать привет от Алеши? – Собеседник наливал коньяк, стоя ко мне спиной, и выражения его лица я не видел. «Алексей, Алешенька, сынок», – зачемто пришло на ум, и тут я врубился. Ну конечно, отец Алексий! Но как он узнал? Ведь я сам еще вчера…

– Я тоже экстрасенс. Любитель.

Забавляясь в «Бюро», я не предполагал, что надо мной ктото может сыграть одну из моих шуток. Смеялся он заразительно, и я не замедлил последовать его примеру.

14

– И что, есть какието ограничения?

– Да нет, в общемто никаких. Правда, мы стараемся не действовать друг против друга, не затевать «крупномасштабных войн». В конечном итоге старший всегда оказывается сильнее. И не потому, что обладает какимто особым потенциалом. Просто он живет дольше.

В последние полчаса меня мучили две мысли: «споймали, гады» и «что мне за это будет». Но ловить, вернее, хватать меня никто не собирался. И, как я пытался осторожно выяснить, наказывать за ранее содеянное тоже. Ну не станете же вы казнить дитя неразумное за то, что он убил из рогатки пару голубей и спер у соседки варенье. На моей грешной душе постепенно легчало. И я принялся тешить любопытство.

– Отец Алексий… он тоже?

– Нет, но, помоему, он догадывается. Я был в Сопротивлении и после войны не спешил становиться паймальчиком. Русское ГРУ собрало на меня коекакой компромат. Так, баловство. И попыталось шантажировать. Поиздевался я над ним на славу!

– Но ведь ему девяносто, а вы… – Я окинул взглядом собеседника.

– Мне сто сорок пять. – Сказано это было так просто, что у меня отвисла челюсть.

– А мистер МакЛауд тоже придет? – В смятении я ляпнул первое, что пришло в голову.

– МакЛауд не придет, но, если хотите, я лично знаком с Андрианом Полом.

– Да нет, это я так, от неожиданности.

– Мы не бессмертны в прямом смысле слова. И теоретически любого из нас можно убить из обыкновенного ружья или зарезать. Но на практике страшна лишь разрывная пуля в голову или чтото мгновенно отключающее сознание, взрыв, например. Соблюдая минимальные меры предосторожности, можно дожить до глубокой старости. Хотя от старости никто из нас еще не умер.

Воодушевленный открывшейся перспективой, я молчал, но всё было написано у меня на лице.

– Ну же, смелее.

– А… сколько лет старшему из нас?

– Чтото около семисот. Чем старше становишься, тем более тщетным всё кажется. Дети умерли, а внукам и правнукам даже и признаться неудобно, чей ты дедушка, а то ведь побьют. Многие уходят в коридор. Навсегда или надолго, никто не знает, ведь место у каждого свое, и гостей мы не принимаем.

Я ничего не стал говорить, не ходят друг к другу в гости, ну и ладно.