Люди, дружившие со смертью
Шрифт:
– Скажите, молодой человек… – Тролль был лет на восемьсот его старше, но выглядел на тридцать полновесных человеческих года, – а Вы никогда не думали работать в цирке.
– Не-а… А что там делать?
– Ну подымать пудовые гири, рвать цепи… Цепи, мы конечно, подпилим, но надо и зрителя испугать…
– Пугать, рвать, подымать, – пробормотал Эршаль, – не-а, не хочу…
– А отчего?
– Это слишком просто. Тролль сходил на представление в цирк, но остался в смутных чувствах. Ввиду присутствия Эршалая в зрителях, штатного силача на сцену не выпустили. Фокусники его тоже не особо удивили – насколько я понял, Эршаль владел магией, но предпочитал держать свое умение про запас. Но были вещи, которые его
– Ты представляешь, – шипел он, – гномы сбрили бороды и пошли работать в цирк уродцами!
– Да не гномы то, – успокаивал я, – среди людей тоже есть люди маленького роста. Солнце начало последнюю треть своего пути…
Спектакль
Спектакль играли вечером, когда солнце еще не зашло, но уже скрылось за навесом и декорациями и не било в глаза зрителей. Дело шло к осени, солнце пробегало свой путь все быстрей, и доигрывать пришлось при свечах. Театр был бедным. Скажем, когда играли сцену в аптеке, вместо полок с лекарствами висело два куска картона, на которых были нарисованы пробирки, мешочки и неизменный человеческий череп. В аптеку вошел лирический герой Морица, он несчастен в любви, и по древней традиции собирается наложить на себя руки:
В петеле не обретешь покой:С петлей и смерть придет петляяТы всех в округе рассмешишьКак шут ногами мотыляяТы от удушья изойдешьИли умрешь ветры пуская…Ножами резать кожу – блажь…Я не люблю, коль смерть кроваваЯ для себя давно решил —Мое спасение – отрава…Я слышал, будто тут даютСмерть, настояв ее на травах…Смерть вкуса яблонь, что цвели…Иль персика…. Должно —занятно…Аптекаря, равно как и дюжину мелких ролей играл Кольдиган. Он входил на сцену и обращался к посетителю:
Ну надо же! Ко мне зашли!Хоть пустячок – а все ж приятно!Мне с этим городом бедаЗдесь спроса нет, здесь все здоровы!Я даром провожу годаНу а ко мне зашли чего вы?Больны?…»Самоубийца отвечал: Здоров!…Но я хочу исправить этоВы не могли б продать болезньЧтоб умер я, чтоб стало мнеПоследним это лето…Аптекарь: Вам яду?…Самоубийца: Да…Аптекарь: Хороший есть… Отмерить Вам какого?Самоубийца: Мне б сильно только не страдать А так – на вкус ваш, ваше слово…Но старик-аптекарь мухлюет, выдав юноше вместо яда слабительное, и половину пьесы Мориц отвечал из-за сцены – якобы из нужника. На спектакле Эршаль сидел, разинув рот до неприличия широко. Пожалуй, он был самым благодарным зрителем этого представления, смеялся он громче, чем допускали приличия, и, оттого – от души. Пьеска была не то чтобы отвратительной, а вполне заурядной, подходящей для бродячего театра. Добро традиционно победило зло, злодей был умерщвлен, влюбленные сердца воссоединились. Зрители, как водится, аплодировали стоя, но все больше из вежливости. Только тролль хлопал в ладоши в неподдельном восторге.
– Понравилось?… – Спросил я, когда все разошлись.
– Очень! И слова такие красивые, и игра… Знаю, что это те же люди, с кем мы вчера пыль глотали, а все же не они…
– Бывают спектакли и лучше, – заметил я. Эршаль надолго задумался.
– Ну и пусть. Я-то, знаешь под мостом сидел, еще когда людей не было и гномы свою руду переправляли в порты… Пока на телегах везли – еще не так скучно было, да у меня барышня была… Троллина по-вашему… красивая, но вредная. И волосы у нее цвет сами меняли как хотели, под настроение. Не как у ваших дам – после покраски, а вот захотела она себе зеленые волосы и они в другой цвет переходят. Потом ушла она… Затем гномы обленились, нашли чародея, который из руды делал големов. Таких великанов в пять саженей высотой. Никого месяцами нет, только эти синие болваны маршируют.
– Синие? Так, значит басни про голубую руду – правда?…
– Неа, руда была синяя, а вот сталь из нее варили действительно голубую… Сталь варили гномы, но оружием из него пользовались эльфы. И из-за этого она стала называться эльфийской. Я много слышал о такой, но не видел ни разу. Когда пришли люди, они выбрали оружие попроще, не такое благородное – эльфийская сталь светилась в темноте и для убийц или воров просто не подходила. Хоты тоже варили «голубую сталь», но она была не голубой, а скорей серой с синим отливом. И что самое паскудное – оружие было хрупкое до безобразия. Эльфийская сталь, как гласили слухи, щербилась с трудом.
После представления труппа закатила маленький праздник. В воздухе висело очарование осени, которая еще не вступила в свои права, но тайком смотрит из-за угла, дышит холодом, прикидывает какой лист сорвать с дерева первым. Наши спутники пели песни, декламировали разученные диалоги. Именно пели, а не орали благими голосами, стараясь побыстрей упиться мутным самогоном. Здесь вино, хотя и не лучшего качества. Но что пьянило больше – вино или воздух, понять было нельзя. Сидели до поздней ночи, затем разошлись, спали чуть не до полудня…
А когда проснулись, пришла пора прощаться. На базаре Ади купил две лошади – одну себе под седло, другую кобылу – в упряжь театру. Кода мы расставались, он отсыпал старику горсть серебра. Старик зарделся, и отводил руку, в глазах стояли слезы. Но его препирания были скорей из вежливости, и монеты он принял. Тогда я тоже дал ему одну монетку – просто положил в карман его куртки. Всего лишь одну, но золотую… Я думал, что Эршаль тоже раскошелится, но все оказалось не так просто. Он отвел меня в сторону и сказал, что остается с театром. Не скажу, что его решение расстроило меня, что оно было неожиданным. Но я привык к этому громиле. Эршаль пояснил свои мотивы.