Люди, дружившие со смертью
Шрифт:
– Да неважно в общем… Ничего подобного я не испытывал ни до не после. После драки я шел будто в сажени от земли. Я чувствовал себя внештатным командиром земли – я был не знающими потерь. Я будто шествовал со смертью в кармане. Я был властелином мира Ведь если я его могу уничтожить, он мне и принадлежит. Я мог приказать – окропить помещение, прекратить безобразие. Недовольных мог перечеркнуть сабельным ударом.
– А что дальше?
– Дальше? Дальше было похмелье. Не с больной головой, но все же… Плохо или хорошо, но сделано… Или как с ребенком – ты теперь в ответе. В церкви ты можешь купить прощение – но это чушь и это блаж. Никто не снимет этого с тебя. Ты высказал мнение и обязан его доказывать всю жизнь. И если перестанешь это делать, то ответ будет короткой как росчерк клинка. Стало страшно за свои силы
– за убитого могли мстить…
– И ты бежал? Ади кивнул:
– Я так и сделал. Мать дала мне сумку – кажется она ждала такого дня. И когда это случилось, вздохнула с облегчением. Проще проводить сына в дорогу, чем в могилу. Из дороги возвращаются, из могилы – никогда. Сводный брат отпустил грехи и благословил в дорогу. Но… Это не смоешь – это всегда в тебе. Это сильней тебя. Ты убийца, животное, которое вкусило крови, которое знает о своей силе, которое живет по своим собственным законам.
– И ты видел своих родных?
– Конечно видел. Я там часто бываю. Но в первый раз я вернулся домой уже в ореоле славы. Никто из моих родных не пострадал, хотя и шпыняли их часто. Тогда со мной было еще четверо, и мы могли бы вырезать всю деревню. Но я их простил – все закончилось пьянкой. И наши семьи помирились. Более того – после моего отъезда, мои вчерашние противники стали опекать мою родню.
– И как твоя мать отнеслась к тому, что ты вернулся… Я поперхнулся, подбирая слово, но Ади легко пришел мне на помощь.
– Убийцей – ты хотел спросить? Мне оставалось только кивнуть.
– Убийцей… Мы здесь вдвоем и можем не выбирать словами… Она просто была рада, что я вернулся. Но я бежал из села уже с кровью на сабле, и я никого не убивал иначе как в бою. Думаю, гораздо больше мою маму расстроило то, что я пью самогон не закусывая… Я думал, что наш разговор себя исчерпал, но чуть подумав, Ади добавил:
– Боюсь, я был не лучшим сыном. Не самым плохим, но все же… Как-то она попрекнула меня в безалаберности. Но я ответил, что у меня своя голова на плечах, и я могу различить, что хорошо, а что плохо. И если я сделаю ошибку, то у меня хватит разума увидеть ее самому и хватит сил, чтобы ее исправить. Если будет на то мое желание… Не знаю, к чему я это сейчас говорю… На западе солнце клонилось все ниже, куда-то спешащая луна уже выглядывала из-за леса на юге. А впереди уже показались дымы и шпили Тиира…! Тиир
Ну так вот – гулять по Тииру неинтересно, да и небезопасно. Город был стар, но строили его, вероятно, на месте какого-то поселка вдоль проезжего тракта. Если вы видели одну такую деревню – то видели все: с две дюжины домов по обе стороны от дороги. Ну и улица одна – та самая дорога. Затем, когда поселок разрастается, прокладывают несколько улиц параллельных тракту, соединив их перпендикулярными проулочками. Потом дома лезут в вышину, улицы покрываются каменной броней, да вот чтоб площадь разбить или фонтан, приходится часть домов снести. Ну а кто это даст – земля-то в центре дорогая! И приходится влюбленным или за город выбираться, или по домам сидеть. Правда, есть и небольшие городские сады. Но только в них настроишься на какой-то лирический лад – а аллейка-то и закончилась. Опять улица… Опять грохочущие телеги, опять несущиеся будто безумные верховые, от которых в узких улочках увернуться тяжело. Можно еще сходить покормить комаров у пруда. В бытность поселка было выкопано несколько маленьких запруд – разводить карпов. Ну а затем досыпали дамбу повыше, уровень поднялся и стал пруд одним и большим. Только вот речка маленькая, течения никакого – только лодки прогулочные волну погонят, лягушку с кувшинки спугнут – и все… От поселка Тиир одноименному городу досталось не только расположение улиц, но и их ширина. Улицы в Тиире, даже центральные были довольно узкие. Иной ушлый проезжий заворачивал свой обоз в сторону от города, чтоб объехать его окраинами, объездными дорогами. Через центр было короче, но вряд ли быстрее: то телега перевернется и остановить движенье на четверть версты, то еще какая напасть… Но Ади не стал сворачивать в сторону – поехал трактом, проходящим через город. Хотел ли он остановиться в нем на ночь, завернуть по делам или к знакомому – не знаю. Мне он не говорил об этом ни слова – ни до ни после нашего пребывания в Тиире. В город мы попали вечером, но не так поздно, чтоб считать свой путь на этот день законченным. До того, как дорога станет невидимой в темноте, можно было сделать верст десять и заночевать или в каком-то трактире, где и ночлег дешевле и еда вот только четверть часа назад хрюкала, крякала, или там чего вашей душе угодно. В городе-то запросто подсунут и то, что мяукает или гавкает.
Этот город был богат, но его богатство было каким-то нехорошим, пиратским, будто на бандитской пирушке – жемчуг меняют на орехи фунт на фунт, льются вековые вина, везде парча и бархат. Да только жемчуг то ли в грязи то ли в крови, вино которое надо цедить по капле будто мудрость мира, хлещет из разбитой бутыли на пол. А парчой вытирают рот, если не что-то похуже. Мостовые, выложенные скользким мрамором, шпили церквей… Но меж тем, нигде я не видел столько нищих, сколь здесь. Их было не просто много – они стекались сюда со всей провинции будто стараясь перещеголять друг друга в своей нищете, в увечьях и уродствах. Скажем, мне встречались иные, будто снятые с операционного стола, с жуткими ранами. Через вшитые трубки сочилась желчь и прочие жидкости. Они, вероятно собирали деньги, чтоб закончить операцию… Конечно же, многие нищие не были конченными личностями – как то, в книжной лавке я встретил двоих убогих, которые выбирали в подарок книгу своему третьему товарищу. Политический строй, бытовавший в тех местах, для удобства именовали выборной деспотией. То бишь, верховное лицо имело всю полноту власти. Меж тем, должность его была ненаследственной – его переизбирали каждые пять лет. Раз в пять лет два или более кандидатов оклеивали город своими листовками, выступали на площадях, веселили народ сами или посредством приглашенных издалека лицедеев. Традиционно обещали построить в провинции райскую жизнь, молочные реки с соответствующими берегами. Если же иной деспот хотел пойти на новый срок, то он говорил, что предыдущие года были ошибкой, что он одумался, и станет на стезю процветания и народовластия. Короче, все врали напропалую. Но приняв присягу, новый деспот тут же забывал все обещанное и начинал нарушать присягу. А именно: сажал в тюрьму инакомыслящих, набивал себе мошну. И врал, что провинция при нем достигла небывалого благоденствия, хотя все оставалось по старому – менялись лишь афиши да некоторые персонажи, на самом деле все шло по старому сценарию и по старым репликам. Еще у тиирской деспотии был еще один забавный закон, выработанный давно вероятно в порядке защиты. Он гласил, что если деспота убьют, то убийца может участвовать в выборах нового деспота как кандидат. Если он побеждал на выборах
– обвинение против него снималось. Иначе же, убийцу подвешивали между небом и землей. Надо ли говорить, что в соответствии с законом подлости и по правилу умножения приключений в самый неподходящий момент, мы попали в Тиир как раз перед выборами нового деспота.! Казнь На улицах Тиира было не по-будничному многолюдно. Казалось, весь народ вышел на улицы и площади города, чтобы встретить вечер. Лавки были открыты – торговали пивом, вином, сыром и прочей снедью. Пиво пили тут же, то и дело забегая в подворотни:
– «Народ с твердым характером…» – прочел Ади очередной плакат и задумчиво добавил: Но со слабым мочевым… Культура свинофермы. Кобольды… Каждый год одно и то же – хоть бы плакат сменили… Праздник шел уже давно, он расплывался, смешивался не держался в рамках холста. Сторонники двух кандидатов, в обычное время непримиримые, уже изрядно выпили, из-за чего отставали от своих колонн, смешивались с группами противника. Но это проходило незамеченным, и очень скоро колонны сливались в разноцветную толпу. Противники садились под деревья, пили по поводу и без оного, лишь порой требуя убрать пляшущих меж бутылок чертей. На первой же площади города, через которую мы проезжали, давали концерт в поддержку кандидата от оппозиции. На него собрали труверов чуть не со всего мира. Пели они все больше свой обычный репертуар, лишь в перерывах перемежая песни призывами выбирать для своей страны, провинции новое, вероятно, светлое. Светлое, как вино, что продавали рядом, и хмельное то ли как самогон, то ли как свобода. Пели они небесталанно – да что там, транспаранты обещали зрителям труверов знаменитых, которых бы я не прочь был бы послушать. Но я был сторонником оплаченных зрелищ – когда можно было удобно сидеть в креслах театров, будучи спокойным за свое место. В толпе же могли срезать кошелек, толкнуть или даже пырнуть ножом. Ади, вероятно думал так же и проследовал через площадь без остановок – я же следовал за ним. Чем ближе к центру города, тем народу становилось больше. На центральной площади свое представление давал действующий деспот.
– Концерт? – спросил Ади, – начинает надоедать. Но нет, это был не концерт. На этом помосте происходило иное действо, монополией на которую обладала только власть. Посреди площади стоял эшафот. Дальше проехать было просто невозможно. Мы двигались все медленней, и наконец, лошади стали просто переминаться с ноги на ногу. Я хотел предложить развернуться, но, обернувшись увидел, что народ все прибывает и пути назад уже нет. Палач работал споро. Насколько я мог разобрать, в исполнение приводились приговоры совместимые с жизнью. Ворам рубили руки, резали уши, вырывали глаза. Вероятно, в честь выборов, преступников собирали несколько месяцев, и теперь кровь текла ручьями. Порой, то один, то другой приговоренный теряли сознание. Их старались быстрей привести в себя, если этого не получалось, рубили так. Еще у одного приговоренного от увиденного, кажется, не выдержало сердце – он рухнул замертво. Посовещавшись, заплечных дел мастера, утащили его за помост – рубить руку покойнику было неинтересно. На эшафоте то и дело взлетал и опускался топор – хруст, крик, кровавое облако. Ади пробормотал стишок о близости палача к народу, а потом обратился ко мне:
– Мастерски рубит! Как насчет такого солдата? Я покачал головой:
– Из палачей плохие солдаты. Они часто трусливы. Не велика доблесть – рубить головы, стоящих на коленях. На эшафот выводили по одному, герольд произносил вину и кару. Палач делал свою работу. Пока вели очередного приговоренного, герольд читал обращение к народу. Говорилось, что данная казнь проводится под патронатом деспота, который и далее твердой рукой будет бороться с преступностью. Особо отмечалось, что после выборов он намерен взяться за своего оппонента, поскольку такой разгул бандитизма не спроста и не иначе как оплачен оппозицией и их зарубежными кредиторами.