Люди, горы, небо
Шрифт:
– Да ладно, – смутился Витька. – Вот если бы я без веревки на лежбище проник! А с веревкой и дурак сумеет.
Был отлив. Слегка просвечивало солнце. Камни на лежбище, скользкие и ненадежные из-за водорослей, лоснящиеся их глянцем и замшелостью, иной раз казались неотличимыми от греющихся на припеке сивучей.
А настоящие сивучи – грузно неповоротливые на суше – поражали грацией и красотой, чуть только добирались до воды. Сивучи сигали там, фокусничали и изгибались, и можно было подумать, что они намеренно позируют, стараются создать о себе самое выгодное впечатление. А вообще они страшно обеспокоились – раскатистый рык их главарей убедительно это свидетельствовал.
Юрий Викентьевич раздумчиво заметил:
– В болотах мезозойской эры какие-нибудь диплодоки точно так же высовывали из грязи свои лоснящиеся длинные шеи и негодовали, если что-то нарушало их покой.
Станислав между тем не терял времени даром, в руках у него попеременно появлялись то карандаш с блокнотом, то фотоаппарат с широкоугольником (сменные объективы он извлекал раз от разу из-за пазухи).
Витька впервые в жизни попал на лежбище и передвигался по нему не без опаски, что вот вдруг возьмет да и рявкнет над ухом какой-нибудь шальной зверь. Он не зря ожидал здесь какой-нибудь каверзы. Пока Станислав увлекался общими планами лежбища, Витька заметил, что с уступа скалы на фотографа сваливается сивуч.
Сивуч был перепуган и уже не рассчитывал остаться в безопасности наверху, хотя, пока он лежал неподвижно, его никто и не видел. Сейчас он прямиком сваливался на Станислава, тормозя по скальному ребру ластами, сползая юзом, и уже ничто не смогло бы остановить эту тысячекилограммовую тушу.
Витька что-то крикнул и рванулся к Станиславу, толкнул его… Станислав упал. Объектив бесценного «Практисикса» сухо хрястнул и вмялся внутрь камеры. На «Практисиксе» можно было поставить крест.
Зато сивуч пролетел мимо, его туша так шмякнулась о тупые камни, что, наверное, и печенки оборвались. Но, полежав секунду-другую, зверь неуклюже-тяжело оперся на ласты и заковылял к воде.
Станислав скривился и потер бок. С недоумением и болью смотрел он на исковерканный фотоаппарат. Правда, у него был еще один, «Экзакта», но сознание этого отнюдь не умаляло его досады.
– Р-растяпа! – проговорил он дрожащим голосом.
– - Какую камеру погубил!
– Я же не хотел губить камеру, – тоже дрожащим голосом отозвался Витька. – Вы бы посмотрели, какая лепеха сверху на вас падала…
Юрий Викентьевич угрюмо сказал:
– Ситуация напоминает мне известную басню об испорченной медвежьей шкуре.
Получив поддержку, Витька воспрянул духом и уже не без витиеватости добавил:
– Перед лицом злого рока, постигшего нас на этой позабытой всеми земле, какое значение имеет ваш «Практи-сикс»? Может, нас ждет здесь голодная смерть, может…
Витька запнулся, почувствовав молчаливое неодобрение Юрия Викентьевича. Шеф при всей своей солидности и ученом звании иногда не то что становился суеверным, но не терпел пустопорожних слов о серьезных вещах. Тем более в такой драматической обстановке. Правда, он не упрекнул Витьку, а только проговорил, в зародыше гася скандал:
– Бросьте вы! Что вам действительно «Практисикс», Станислав? Если бы этот сивуч шлепнулся вам на голову, возможно, вы бы уже ни о чем на свете не жалели.
– Поразительно, шеф, до чего вы всегда правы! – воскликнул Станислав, поеживаясь и все еще потирая бок, ушибленный при падении. – Временами даже тошно становится от вашей правоты.
– Глотайте аэрон, – привычно посоветовал Юрий Викентьевич. – Иногда помогает.
Витька чувствовал, что влюбляется в Юрия Викентьевича; правда, иногда он его отталкивал монотонностью поведения, но все чаще привлекал. Тогда как все чаще Станислав вызывал у него обиду, а то и озлобление. Ну почему он никогда не принимает всерьез Витькиных слов или замечаний, смотрит на него, как на мальчишку, которым можно только помыкать, смотрит и впрямь как на неодушевленный «масштаб»! Но Витька уже вырос из масштаба, уготованного ему Станиславом! Ничего удивительного – у Витьки такая пора: он растет… Его сейчас не втиснешь в какие-то рамки.
Витька начинал понимать, что в часто прорывающемся раздражении Станислава, в его наскоках на всех и вся, кто его окружает, виновата, вероятно, и так называемая конъюнктура – совокупность .на сей раз неутешительных обстоятельств, не позволяющих питать чересчур радужных надежд относительно ближайшего будущего.
Но если трезво рассудить, кому охота сидеть здесь сложа руки и уповать на погоду? Юрию Викентьевичу время так же дорого, как и Станиславу, однако он не дает воли своим эмоциям, попусту не пылит.
– Миша, – повернулся Юрий Викентьевич к стоявшему поодаль Егорчику: тот был настолько безучастен, что даже не жевал смолу. – Этот ваш карабин с мушкой, которую вы сделали из спички, он…
– Из гвоздика, – простуженно отозвался Егорчик.
– Тем лучше. Но он достаточно пристрелян?
– Стрелял по птичкам. Не попал ни разу.
– Гм… – Шеф почесал кончик длинного носа. – Но ведь сивуч – мишень покрупнее?
– В сивуча, в него можно прямой наводкой, – вставил Станислав. – К нему подойти – и пинай его как хошь…
Он говорил небрежно, почему-то не проявляя обычной нетерпимости, когда дело касалось убийства животного. Не то чтобы он был вегетарианец, но любил потолковать о хорошем отношении к зверью. Сейчас же он просто-напросто отощал. Какая уж тут нетерпимость!
– Ну что же, Миша, нужно убить сивуча, – грустно сказал шеф. – Э, нам очень нужна печенка! Она, вероятно, содержит какой-нибудь особо полезный витамин. И вообще… Ну, так вы возьметесь?
Егорчик качнул головой в знак согласия.
Почти все сивучи плавали в воде, и только на отдаленном мысу лежала парочка, которой не коснулись возбуждение и суматоха на лежбище.
– Похоже, что спят, – сказал Станислав, наблюдая за Егорчиком.
– - Нужно сказать ему, чтобы он больше лежа старался… а то и тех спугнет.
– Я пойду скажу, – встрепенулся Витька. – Посмотрю заодно, как он там будет управляться.
– Возьми нож. – У Станислава немного потеплел голос; вероятно, он уже смирился с потерей «Практисикса». – Помните, что всего мяса мы все равно не утащим, берите самое вкусное; сердце и печенку.
Однако Витька вскоре убедился, что лежа к сивучам не проберешься; везде в выемках рыжела сивучья моча, смешанная с водой. Но ее становилось тем меньше, чем ближе он подходил к Егорчику: тут уже все очищал прилив.