Люди и боги
Шрифт:
Мира взяла ее за руку.
— Ни Адриан, ни Телуриан, ни Юлиана Великая, ни Праматерь Янмэй не последовали бы тому вашему совету. Однако я все сильней подозреваю, что он был хорош.
На том они прервали сложный разговор и до самого дворца болтали о мелочах. Обе вернулись в прекрасном настроении и пообещали друг другу вскоре повторить прогулку.
А в приемном покое Минерву дожидались капитан Уитмор, министр двора и старший судебный пристав.
— Вам не назначено, запишитесь у секретаря, — бросила владычица, раздраженная тем, что ее заметили в столь странном виде.
— Ффаше величество увлеклись маскарадом! Какая милая, юная забава! Я ффсей душой поддерживаю…
Уитмор оборвал словоблудие
— Ваше величество, простите, дело быстрое и несложное. Если вас не затруднит, дайте ответ: что делать с ним?
— С кем? — удивилась Минерва.
Капитан указал на портьеру, из-под которой торчали острые носки сапог:
— Он спрятался, ваше величество. Сказал, что сделает вам сюрприз.
— Сюррпррриз! — взревела портьера, отдергиваясь в сторону.
От неожиданности Мира уронила парик.
— Лорд Менсон?.. Что вы там делаете?
— Это же мой дом!
— Штора?..
Бывший шут обмахнул приемную широким жестом:
— Дворррец!
— Ваше величество, — пояснил пристав, — лорд Менсон решением суда признан невиновным и освобожден из-под стражи. Он сказал: «Доставьте меня домой». Мы спросили: «Где ваш дом?» Ну, и…
— Прикажете прогнать его, ваше величество? — спросил капитан.
Мира замешкалась, а Менсон подбежал к ней и поднял с пола парик.
— О, ты снова стала Глорией! Одобррряю! Умная девица, костлявые лодыжки… Тогда ты мне больше нравилась!
Он нахлобучил парик себе на голову.
— Возьми меня шутом, а? Повеселю тебя, а то ходишь смурная. В наше время владыке без шута — никак!
Стрела-3
1 июня 1775 г. от Сошествия
Фаунтерра, дворец Пера и Меча
Как же звали-то конюха? Нет, не вспомнить — Эрвин крохой еще бегал тогда… В Первой Зиме держали чертову прорву лошадей. Среди толпы конюхов имелся один весьма приметный: старик из Холливела, шаван. На половину головы старик был сед, а вторую, лысую половину покрывала рубцеватая, плохо сросшаяся кожа. Правый глаз вытек, правое ухо оторвано начисто. Говорили, этот шаван выпал из седла: нога запуталась в стремени, и конь протащил его головой по каменистой почве. Мозги старика были под стать внешности. Он не умел считать, даже дважды два; не умел говорить ровно — или бубнил под нос, или орал свирепо, как в битве. Трепетно любил ордж. Притом не напивался никогда: это слугам настрого запрещалось, полпинты в неделю — вот и вся пайка. Свои полпинты старик растягивал по одному глоточку, и весь аж светлел от лучистой печали, словно пил не ордж, а слезы самой Мириам.
Впрочем, наряду со всем безумством, имелись у старика два достоинства. Как никто другой, понимал он и чувствовал коней. Боевые жеребцы — отнюдь не подарок. С каждым сражением их норов портится, конь свирепеет, ожесточается на всех, кроме хозяина. Но старый шаван к любому скакун знал подход. Вот стоит лютый зверь, прямо Темный Идо с хвостом и гривой; подойдет старик, зыркнет единственным глазом, что-то буркнет под нос, махнет рукой — и конь покорно за ним, как ребенок!.. А еще, старик рассказывал степные легенды.
Был он сомнительным оратором: большую часть говорил так тихо, что Эрвин с Ионой слышали через слово. Но это лишь усиливало эффект: дыры от недостающих слов заполнялись детской фантазией, и легенды оживали перед глазами. Все было чуждо, страшно, пленительно. Бешеные скачки наперегонки со смертью, бескрайняя и жуткая свобода, колдовское родство людей с животными, вездесущие хмурые духи. Повадки шаванов были мягче северных, но пугали странностью, невозможностью понять… А в кульминационный миг каждой легенды голос старика вдруг свирепел, наливался силою Степи, гремел подковами, хлестал кнутом, бил стрелою — и попадал прямо в души мелких Ориджинов.
Вот же оно как бывает. Забылось имя самого конюха, даже судьба забылась — вроде, прирезал его кто-то из кайров, а может, сам помер… Но выдуманные герои легенд — до сих пор как живые. Например, шаван Верилья, что значит — Ветер. Он настолько любил свободу, что даже в Степи было ему тесно. Верилья прошел семь земель, разыскивая коня с крыльями, и потратил семь лет, пока приручил крылатого. Затем оседлал его, взмыл в небо — и стал абсолютно свободен, как сами Духи-Странники. Но такая безбрежная свобода оглушила смертного. Что же выбрать, когда доступно все? Верилья растерялся, в смятении выпал из седла и грянулся наземь с высоты облаков… Или, например, шаванка Алиледа — первая красавица Степи и гордячка, каких не видел мир. Ганта Дариан влюбился и захотел взять Алиледу, но она осмеяла его: «Ты хочешь меня, как мальчик, а значит — ты слаб. Стань сильным, тогда поговорим». Ганта Дариан покорил все племена Рейса и Холливела, собрал огромную орду и пошел войною на Империю Востока, и отнял у императора все земли, оставив только столицу с дворцом (поскольку не любил дворцы). Вернулся к Алиледе и потребовал: «Я покорил весь мир, теперь будь моею!» Она рассмеялась: «Ты пошел воевать не по своему желанию, а по моему приказу. Ты безволен и слаб, а я люблю сильных!» И на глазах у Дариана она занялась любовью с диким жеребцом. Дариан зарубил Алиледу и сказал извечное: «Тирья тон тирья»… Или, скажем, ужасающий Гной-Ганта — сын Духа Червя. Он принимал обличье человека, но в бою становилось видно, что он целиком состоит из мух и личинок. Убить его было нельзя: мухи разлетались, а потом собирались вновь. Гной-Ганта пришел в мир, чтобы доказать: нет на свете ничего вечного, все стареет, распадается и гибнет — кроме самого процесса распада. Старость и разложение — единственные всемогущие боги…
Но ярче других запомнилась легенда про волшебного теленка и двух братьев-всадников. Добрый и сильный Ханош стал для Эрвина недостижимым идеалом. Эрвин мечтал вырасти добрым, в отличие от земляков, однако был слаб, а доброта слабого человека — это всего лишь трусость. Второй брат — жестокий Гетт — казался воплощением чистого зла. Предав и бросив теленка Оллая, Гетт стал чудовищем — сплавом человека и быка. И тогда — о, ужас! — множество шаванов пошли за ним с огромной радостью! Больше всего пугала Эрвина эта сила зла: быть притягательным, манить за собой. Никому люди не покоряются так легко, как жестокому зверю.
Много же лет прошло. Течет река, скачет конь…
Ганта Гроза — один из вождей Степи, исконный враг Севера — сидел в кабинете герцога Ориджина, а герцог собственной рукою наливал ганте вина. Бывает так, что нужна помощь врага. Бывает и так, что нужна позарез.
Оба долго молчали, приноравливаясь друг к другу. Наконец, Ганта выбрал для начала беседы подходящую фразу:
— Я слыхал, твою сестру убили.
И усмехнулся, заметив, как изменился в лице герцог. Эрвину понадобилось время, чтобы овладеть собою. Всего сутки прошли, как он узнал. Рана свежа?.. Не просто свежа — кровь еще льет ручьем! Даже первый шок не миновал, все еще не верится, не принимает душа. Отвлечешься на что-нибудь — и кажется: все как прежде, ничто не изменилось. Только почему-то ватная слабость в теле, усталость стариковская, голова кружится от кровопотери… И вдруг кто-то ткнет пальцем в рану: «Твою сестру убили!» Убили, да. Убили.
Эрвин подал ганте кубок:
— Выпейте один, я подожду.
— Это почему же?
— Я слыхал, шаваны празднуют, когда умирает Ориджин. Но у меня что-то нет настроя на веселье. Отпразднуйте один.
Ганта не то хмыкнул, не то фыркнул, как конь.
— Пф! Тогда зачем ты позвал меня, а? Чтобы я тут пил в одиночку? Яду намешал, что ли?
— Позвал поговорить. Не о сестре, а о Моране — вожде вашем.
Теперь ганта пропустил удар. Тень прошла по его лицу, впрочем, быстро сменилась ухмылкой: