Люди и портреты
Шрифт:
Она налила из пластиковой канистры в стакан темно-красной жидкости и поднесла его Павлу к губам.
– Пей.
– Не буду!
– Ну если хочешь есть, то пей.
– Не буду, я сказал.
– А ты представь, что это вино, как в романе. Пей.
В рот Павлу полилась холодная терпкая жидкость. Вопреки ожидаемому, она не была солоноватой, а скорее кисло-сладкой, вяжущей. Похоже, в жидкость
– А все-таки я вам не верю, - пробормотал он, равнодушно глядя на Татьяну.
– как же эти звонки мне по ночам, откуда взялась фотография в дверях моей квартиры, наконец кто-то же вызвал 'Скорую', когда в меня стреляли. А вы говорите, что Натальи уже не было в живых.
– А было ли это все на самом деле? Вспомнинай, Паша, у нас времени много.
Смешав краски, она стала наносить первые мазки на холст. Павел стал погружаться в бездны своей памяти. Его психика разгонялась прямо на глазах, он поднимал целые пласты из своего подсознания...
А был ли действительно этот звонок от племянницы? Словно какая-то невидимая сила подтолкнула его к мысли о поездке в Баку к ней.
– Я тебе помогу, - отвлеклась от рисования Татьяна.
– вспомни, когда она в первый раз позвонила?
– Недели две назад.
– Вот. Примерно в это время я вскрыла ее сердце для написания ее портрета. Понимаешь, между живыми и мертвыми безусловно существует какая-то связь. Можно сказать, она позвала тебя на помощь... Вспомни хорошенько, тебе наверное, не звонил никто. Ты сам приехал по этому зову.
Павел погрузился в пучину воспоминаний. А был ли действительно этот звонок? Не померещилось ли ему? Был какой-то толчок, импульс, что он должен проведать свою племянницу.
Звонков не было.
Стоп, а кто же сообщил докторам, что он ранен после перестрелки с бандитами Дэна в баре? Он путешествовал по лабиринтам памяти. Так... он с трудом отпирает дверь, поднимает телефонную трубку, набирает номер, падает на диван... А шкаф?
Не было никакого шкафа. Павел не подпирал им дверь. Он хотел это сделать, но не успел, завалившись от слабости на диван.
Что же это получается - он видел и слышал племянницу только в своем воображении? Не может быть. А фотография в дверях? Память расширила свои двери, стала податливой, услужливой. Да Наташка сама прислала ему эту фотографию в свое время! Павел хранил эту фотографию в своей старой московской квартире и со временем совсем забыл про нее. А потом... когда все это завертелось, он почему-то взял ее с собой. Кто-то или что-то, необъятно могучий по сравнению с ним, простым смертным, руководил им в тот момент. И продолжает руководить сейчас?
– Вспоминается?
– спросила Татьяна, продолжая рисовать.
– У тебя с племянницей установилась метафизическая связь. Связь между миром мертвых и миром живых. Судьба свела нас всех вместе. Это порой бывает между близкими родственниками. Но вот скажи мне, Паша, не было ли между тобой и твоей племянницей более близких отношений?
Павел молчал. Перед его глазами предстала большая комната, с минимумом мебели, но весьма уютной. Повсюду ощущалась заботливая женская рука, придавшая немного казенному по своему убранству помещению вполне домашний вид. Павел всегда удивлялся способности Натальи обустроить любое, даже самое неприспособленное помещение так, как будто она собиралась прожить там всю жизнь. И ведь казалось, что после всего лишь нескольких незначительных перестановок помещение менялось просто неузнаваемо, приобретая совсем другое состояние и ауру домашнего уюта. Рядом с застеленным мягким пледом широким диваном находился небольшой расписанный под гжель столик, на котором стояла большая ваза с фруктами, бутылка итальянского шампанского и два высоких фужера. Был поздний вечер, и Наталья, задернув плотные шторы, зажгла узкую длинную свечу, стоявшую на столике в красивом узорчатом подсвечнике рядом с вазой. Павел медленно подошел к ней, и дрожащий огонек свечи отобразил на стене две тени, которые через считанные мгновения слились в одну... много лет назад...
– Я же чувствую, - Татьяна будто прочла его воспоминания.
– женщины всегда чувствуют такое. Так уж мы устроены, есть в нас мембрана какая-то чуткая.
Она продолжила рисовать. Художница-каннибал... Павел смотрел на нее. Да, признался он себе, он испытывал к ней влечение. Однако к этому чувству сейчас примешивалось другое, похожее на тревогу. Тревогу ли? Нет, не совсем то. Это было скорее опасение, страх перед чем-то неизвестным. Но как ни странно, в этом страхе он ощущал что-то пленящее, вызывавшее особое волнение, нечто такое, что отталкивало его от Татьяны и одновременно все сильнее влекло его к ней.
Она стояла у мольберта и увлеченно рисовала. Потом усаживалась в кресло и смотрела на холст. Временами она бросала взгляд на Павла. Потом вставала и продолжала работать. Сколько времени это длилось - неизвестно. Мазки. Длинные, короткие, толстые, тонкие. Из них она создавала полотно, но какое - Павел не знал. Ее тонкие пальцы увлеченно создавали новую картину, работая словно щупальца медузы. Медузы Горгоны.
Глава двадцать девятая
Наконец она положила кисти и палитру на подставку и аккуратно развернула мольберт холстом к Павлу.
Ну что сказать - снова ей все удалось. Тумасов не мог понять, как ей удается создавать эту непередаваемую гармонию, не путая и отображая тончайшие детали. На этой картине, хотя и далекой от реализма, виднелось множество фигур, фантастические звери и страшные лица.
– А как будет называться картина?
– Это будет твой портрет, Павел! Ты же просил нарисовать твой портрет. А последнее желание всегда выполняется.
Последнее...
– отозвалось эхом в голове Павла.
– Но где же непосредственно я сам?
– с вызовом бросил он.
– Я вижу здесь фон, какие-то посторонние фигуры, странные лица по бокам. Меня же нет на этой картине!
– Да, - потерла руки Татьяна.
– тебя, как ты сам сказал, пока нет на этой картине. Но ты обязательно тут появишься. Ты будешь изображен в полный рост. Видишь, я центр холста специально оставила пока пустым, это место для тебя.