Люди не ангелы
Шрифт:
– Почему?!
– Павел уже смотрел на полковника с жарким ужасом.
– Потому что есть много других интересных профессий, - уклончиво ответил полковник.
– Учитель, врач, инженер, агроном, электрик... Да мало ли каких! А вам захотелось обязательно стать летчиком... Неразумно это, учитывая, что с родственниками вашими неблагополучно.
– Я же писал!..
– Павел вскочил с кресла.
– Садитесь... Знаю: вы писали в Москву об отце, просили дать вам возможность поступить в летное училище. Эту просьбу уважили. А сейчас выяснилось,
– Брехня это!
– запальчиво воскликнул Павел, чувствуя, как похолодели под его руками подлокотники кресла.
– К сожалению, правда, - будто с сочувствием сказал полковник.
– Вот ответ председателя сельсовета на наш запрос. Может, вам еще не известно... Ярчук Андрон, служивший у Деникина, вам кем приходится?
– Никем! У нас полсела Ярчуков.
– А здесь написано, что он ваш крестный отец.
– Неправда!
В глазах полковника залегло сомнение.
– А кулачка Басок Оляна? Она сестра вашей матери?
– Да...
– после мучительной паузы проговорил Павел.
– Двоюродная сестра...
– Он раньше никогда не задумывался над тем, что покойная Оляна их родичка.
– А кузнец Дмитро Шевчук?
– Двоюродный брат отца...
– Павлу казалось, что его окружила черная удушливая пустота, и голос полковника доносился откуда-то из-за ее пределов.
– А Ярчук Данило?
Не знал Павел, кем приходится ему Ярчук Данило. Мало ли у него в Кохановке двоюродных и троюродных?.. Когда живешь рядом с ними, никогда об этом не думаешь. В селе не чтят дальнего родства. Ведь семьи у всех большие. Поди упомни, как сложилась родословная каждого семейства...
Полковник еще о чем-то говорил, упоминал чьи-то имена. Мелькнула и угасла в памяти фамилия Степана... Павел уже ничего не воспринимал. Где-то в нем, в самой глубине, закипали слезы, и он до скрежета стискивал зубы, чтобы не разрыдаться, не выпустить из души на волю сжавшийся в пружину вопль.
Пересилил себя и снова стал слушать, будто для того, чтобы до конца испить горечь этих тяжких минут.
– Зло написано, - говорил полковник, уставив болезненно-сумрачный взгляд в бумагу.
– Если здесь и половина правды, все равно другого выхода нет... Надо отчислять вас из училища.
"Зло написано", - с болью подумалось Павлу. И кто же пишет? Степан пишет - его двоюродный брат... Что сделал плохого ему Павел? Зачем же замесил он правду на злобной лжи?..
А бумага, которая лежала перед полковником, была написана вовсе не Степаном. Степан Григоренко упоминался в ней как репрессированный родственник Павла Ярчука... Ответ же на запрос из училища составлял дружок и соперник Павла - Серега, сын Кузьмы Лунатика, который с приходом нового председателя стал секретарем сельсовета.
Павлу все казалось кошмарным сном. О если б можно было проснуться! Иначе нет у него завтрашнего дня, нет смысла жить
Вспомнил об отправленном ей письме и задохнулся от мучительного стыда. Нет, ни за что не покажется он на глаза Насте!
Полковник понимал состояние сидевшего против него юноши. Знал он и о том, что Павлу не к кому возвращаться домой. А тут еще доложили, что хранившаяся на складе одежонка, в которой Павел Ярчук приехал на экзамены, хлипкая для зимы. Отправить же его домой в военном обмундировании нельзя не пробыл он в училище положенных для такого случая трех месяцев.
– Товарищ Ярчук, - тихо заговорил полковник.
– Я вам не советовал бы ехать домой.
– Я и не собираюсь...
– Куда же вы?
– Не знаю...
– Вам восемнадцать лет?
– Скоро будет.
– Через год-полтора вам все равно надо идти на действительную службу.
– Да.
– Так оставайтесь сейчас. Добровольцем. Зачислим вас красноармейцем в хозяйственную роту.
Другого выбора у Павла не было.
Уходил он из кабинета полковника нищим, опустошенным. Отняли у Павла единственное его богатство - его мечту. А у Родины, может быть, отняли будущего полководца.
Долго стоял он потом в пустынном коридоре и сквозь слезную муть смотрел с третьего этажа на училищный плац. Там маршировали, занимаясь строевой подготовкой, курсанты. А Павел уже не курсант... Вон печатает шаг бывшая его эскадрилья. Шагает, будто ничего не случилось. Его, Павла, место в строю занято курсантом, который раньше стоял ему в затылок... Не бывает в строю пустых мест.
Вдруг яростно хлопнула дверь приемной начальника училища. В коридор вылетел Саша Черных. По его перекосившемуся черному лицу катились крупные слезы. Саша стыдливо вытирал их рукавом гимнастерки, бурно всхлипывал и басовито, с подвываниями, ревел.
Павлу неожиданно стало смешно: длинный Черных, бывалый шофер, плакал навзрыд, как дитя маленькое.
– Сволочи!..
– подойдя к Павлу, гудел сквозь всхлипывания Саша.
– Я ж говорил на приемной комиссии, что батька неделю был в петлюровском обозе... Промолчали. А теперь получили из сельрады бумагу и в шею гонят!
– Но хоть правду из сельсовета написали?
– спросил Павел, не столько интересуясь обстоятельствами дела Саши, сколько думая со злобной тоской о подлом коварстве Степана Григоренко.
– Правду по-разному можно написать. Петлюра ворвался в село, согнал всех мужиков на площадь и приказал всем, кто имел лошадей, везти его бандюков. Иначе пуля в лоб. Я же говорил на комиссии!
– Домой поедешь?
– глухо спросил Павел.
Саша перестал всхлипывать, уставил на него яростный темный глаз и ответил с какой-то значительностью и торжественной серьезностью:
– Домой! Поеду и спалю хату головы сельрады. Чтоб не был собакой!
– Глупость болтаешь...
– Дотла спалю!
– Саша задыхался в злобственном экстазе.