Люди не ангелы
Шрифт:
И опять стал размышлять о митинге, о разоблаченных врагах. Но почему так ломит душу? Вроде его, Платона, опоили отравой. Почему мнятся ему лица рабочих, на которых был написан страх? Чудилось даже, что и ветер, скуливший сейчас над головой в проводах, был пропитан этим людским страхом. И неподатливый гул трибуны под ударами лома тоже навевал что-то тревожное, будто предупреждал о грядущей беде.
И Платон Гордеевич вдруг подумал, что и у него был написан на лице страх. Ему и сейчас страшно, хотя вины ни перед совестью, ни перед людьми никакой... Нет вины, но были георгиевские кресты; есть в его показаниях дурацкая фраза - плод злого отчаяния - о том, что хранил он
Представил себе, что не он, а Павлик стоял сегодня на митинге в толпе рабочих, а на трибуну вышел... прораб Мамчур. Почему Мамчур?.. Вышел Мамчур и сказал, что Павел Ярчук - сын... Да, не ангела сын Павел...
Мысли Платона прервал его напарник - краснодеревщик из Полтавы, рослый, с проворными руками дядька.
– Может, зря ломаем?
– подавленно спросил он, отрывая доску настила трибуны.
– Болячка тебе на язык!
– со злостью и тревогой ругнулся Платон.
Краснодеревщик уставил на Платона снисходительно-насмешливый и какой-то болезненный взгляд. Помолчал, потом доверительно заговорил:
– Братуха мне с Подолии написал, с Кордышивки - есть под Винницей такое село.
– Слышал.
– Платон удивился, впервые узнав, что полтавский краснодеревщик - его земляк.
– В Вороновицком районе Кордышивка.
– Небольшое село, а мужиков под репрессию подвели - каждого десятого.
– Густо посолили, - мотнул головой Платон.
– Добре, если на этом завяжут, - продолжал краснодеревщик.
– Вчера я толковал с одним ученым человеком из лагеря заключенных - родич моей жинки, на воле профессором служил. Так говорил он, будто аресты нужны каждой власти, как прививка страха народу. Чтоб люди начальства боялись и не смели пикнуть, если не по нраву что придется.
– Дурак твой профессор!
– Платон достал из кармана кисет и с каким-то ожесточением стал завертывать цигарку.
– У нас власть какая? Советская! А кто она? В сельсовете сидит мой племяш, в Виннице кооперацией ворочает тоже мой родич. Цари русские, чтоб держать людей в страхе, войско специальное держали, казаков. А теперь в армии что ни командир, то вчерашний хлебороб. Понимаешь? У мужика в руках оружие! И у рабочего, конечно. Сам нарком обороны - простой рабочий. Так кого же нам с тобой надо бояться? Верно, советская власть чинит насилие. Хочешь не хочешь, а заставляет всех учиться, чтобы темными дураками не были. Законом требует не ломать шапки перед начальством, не нести курицу и червонец доктору, когда идешь в больницу, требует тащить в милицию спекулянта, который хочет содрать с тебя шкуру. Ты имеешь что-нибудь против такого насилия? Я тоже не имею! Конечно, требовательная власть. Заставляет, чтобы колхозы покупали машины, чтоб проводили электричество, чтоб зерно бросали в землю, как наука велит. Одним словом - дурак твой профессор! Правильно сделали, что упрятали его в лагерь. Видать, много еще таких, как он, смердят на воле. Вот и перетряхивают все, очищают землю.
– А зачем же с тебя, такого умного и святого, взяли подписку о невыезде?
– Краснодеревщик уставил на Платона колючие зеленые глаза.
– Значит, заслужил!
– То-то я вижу, очень ты доволен.
– Доволен не доволен, а ковать новую жизнь - не франзольку с салом жевать. Шутка ли: отняли у толстобрюхих земельку, разные там фабрики, золотишко. Не все же они утекли за границу. Притаились, ждут, что, может, прилетит царский орел. И небось не все сложа руки ждут. Тут есть над чем пошевелить мозгами.
– По-хозяйски
– Это другой разговор. Даже больше тебе скажу.
– Платон помедлил, оценивающе посмотрел на краснодеревщика и после некоторого колебания продолжал: - Чтоб к уму была еще чистая совесть... И мудрое сердце чтоб было. А то я встречал одного следователя... Одним словом, не дай бог, чтоб в НКВД затесались люди вроде твоего профессора.
– Собачий он, а не мой!
– обозлился краснодеревщик.
– Боюсь, что из-за таких опять трибуна потребуется...
Когда Платон Гордеевич пришел на строительную площадку, где работали "беломорцы", прораб Мамчур хмуро спросил у него:
– Сломали трибуну?
– Сломали, - устало ответил Платон, - но есть догадка, что трибуна еще понадобится...
– Кто его знает, все может быть...
– раздумчиво произнес Мамчур и вдруг умолк, точно споткнулся. Платон, чувствуя в сердце давящий холодок, вопрошающе смотрел в непроницаемое лицо Мамчура.
– Да-а...
– Прораб сокрушенно мотнул головой.
– Черт те что делается! Лучших специалистов сажают.
– И опять испуганно осекся, уставив испытующий взгляд на Платона Гордеевича.
Платон потупился, давая понять, что ничего предосудительного не усмотрел в словах прораба, даже улыбнулся, но, видать, сделал это нелепо. Когда поднял глаза на Мамчура, увидел, как по его сморщенному лицу разлилась бледность.
В конце строительной площадки замаячила в брезентовом дождевике фигура инженера, и Мамчур, еще раз опалив Платона Гордеевича настороженным взглядом, побежал туда.
Утро клубилось в туманной зыбкой измороси. Пока Платон Гордеевич дошел до строительства, ботинки его промокли насквозь, пропитался сыростью бушлат, и сам он продрог до костей. А впереди - длинный рабочий день. Хорошо, если прораб пошлет в какой-нибудь цех, в тепло.
Мамчур будто догадался о желании плотника Ярчука.
– Пойдете на склад лесоматериалов грузить доски, - сказал он Платону во время распределения заданий. И мягко добавил: - Работа легкая и в затишку.
Платон Гордеевич с удивлением посмотрел в серое лицо прораба, заметил налившиеся мешки под его воспаленными глазами и вздохнул.
А когда с группой рабочих направлялся на склад лесоматериалов, Мамчур окликнул его.
– Платон Гордеевич, - глядя себе под ноги, заговорил прораб.
– Я там подписал ходатайство, чтоб вам отменили ограничение выезда... Почаще заглядывайте в лазарет, это возьмут тоже в расчет.
– Спасибо...
– только и нашел что сказать Платон, ибо ни одно слово не могло вместить в себя тех чувств, которые ворвались сейчас в его сердце.
Прораб Мамчур это хорошо понял...
33
Ой, как стыдно Насте писать хлопцу письмо. Правда, Павел ей вроде и не чужой, но уже и не родич. Странно, не родич, но стал роднее. И писать ему надо такое... Зачем он задает ей вопросы, на которые она уже ответила. Не совсем прямо ответила, но он же не дурачок, все понял...
Настя сидит за столом у маленького окна с черной от древности и частой протирки керосином рамой, за тем самым столом в бывшей Степановой хате, где четыре года назад сидели таинственные гости Оляны. Вспоминает Настя прошлую осень, когда Павел каждый день бегал на село встречать почтальона, надеясь, что тот несет ему вызов на экзамены в летное училище. В один из таких дней она тоже пошла за село, в лес по дрова пошла. А чтоб Павел чего не подумал - захватила для вязки дров толстую веревку.