Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима
Шрифт:
Стоит вспомнить еще о пантомимах — сценических картинах, содержание которых выражали только жестами и танцем — без слов. Пантомимы распространились в Риме при Октавиане Августе: ввели их Пилад из Киликии и Батилл из Александрии, в будущем вольноотпущенники Августа. По своей тематике пантомимы могли быть близки или к трагедии, или к комедии. В отличие от мимов здесь актеры выходили к зрителям в масках, на которых рот был закрыт, — не так, как на греческих масках. Чаще всего темы для пантомимических представлений черпались из мифологии, из греческих трагедий; сценарии писали на заказ известные поэты, в том числе такие, как Марк Анней Лукан и Публий Папиний Стаций (I в. н. э.), видевшие в том источник заработка. В правление Августа в Риме блистали пантомимический актер Пилад и его ученик Гилас. Во второй половине I в. н. э. римлян радовали своим искусством актеры Парис и Латин, участвовавшие к тому же в придворной жизни и поддерживавшие тесные связи с императорами: один — с Нероном (Тацит. Анналы, XIII, 19–22), другой — с Домицианом (Светоний. Домициан, 15).
Доступ в римские театры был открыт всем без исключения. Женщины могли смотреть как трагедии, так и комедии, в театр имели право ходить и рабы и даже рабыни с маленькими детьми хозяина, оставленными, очевидно, на их попечение. Живые картины театральной жизни, того, что происходило в зрительном зале, мы находим подчас в прологах к комедиям Плавта. Самый обширный из таких прологов открывает комедию «Пуниец». От имени руководителя труппы, «императора гистрионов», актер, исполняющий пролог, обращается к шумной толпе зрителей (в то время в театрах принято было стоять):
Молчите и затихните, и слушайте! От вас вниманья требует верховный вождь Актеров и велит вам на местах своих Стоять тихонько, в полном благодушии, И сытым, и голодным одинаково. Поели вы — так тем умнее сделали, Не ели — так насытитесь комедией. Кому уж подали еду, тем из-за нас Прийти и встать тут было крайней глупостью. «Глашатай! Встань, зови народ к вниманью!» Давно я жду, свое ты дело знаешь ли. Пусти в ход голос, им живешь, им кормишься. Когда кричать не станешь, а начнешь молчать, То голод незаметно подползет к тебе. Садись теперь, двойную плату можешь взять. Мои указы соблюдать вам выгодно. Пусть постаревший потаскун в передний ряд Не лезет; ликтор с розгами пускай молчит; И перед самым носом пусть не мечется У нас распорядитель, разводя к местам, Пока актер на сцене. Кто в беспечности Заспался дома, этим не угодно ли Сейчас спокойненько стоять — иль меньше спать. Рабам не занимать места — их надо дать Свободным. Или пусть их откупаются, А если не под силу, пусть домой идут. Двойной беды избегнут этим: их и здесь Исполосуют розгами, и дома их Ремнями господа еще отпотчуют, Вернувшись, если будет что упущено. Кормилицы о малых детях дома пусть Заботятся: неужто на спектакль носить? Проймет их жаждой, а питомцев голодом, И примутся они тут, как козлы, орать. Матроны! Вас без шума я смотреть прошу, Без шума и смеяться. Звонким голосом Звените поумеренней и до дому Поберегите болтовню: а то и здесь, И дома вы мужьям надоедаете. Заведующим играми скажу теперь: Артистам не давайте незаслуженно Награды, их пристрастно не гоните прочь, Чтоб не поставить худших над хорошими. Да, вот еще — совсем забыл сказать: Покуда игры длятся, провожатые, Вы на харчевню нападенье сделайте! Спешите же, пока удобный случай есть, Покамест пирожки еще горячие! Вот каковы мои распоряжения По власти командира театрального!Плавт. Пуниец, 3—46
В этом прологе прекрасно передана атмосфера, царившая в зрительном зале. Поддерживая этот постоянный контакт публики с актерами, Плавт нередко сознательно разрушал сценическую иллюзию, вовлекая в происходящее на подмостках и публику. Комедиограф любил и часто использовал этот прием, воспринятый позднее драматургами будущих столетий. Вспомним хотя бы такой пример: в комедии Плавта «Клад» герой, скупец, у которого выкрали шкатулку, полную золота, обезумев от отчаяния, начинает искать злоумышленника среди зрителей:
Я пропал! Я погиб! Я убит! Ой, куда Мне бежать и куда не бежать? Стой, держи! Кто? Кого? Я не знаю, не вижу, я слеп! Но куда мне идти? Где же я? Кто же я? Не могу я понять! Помогите, молю. Укажите того, кто ее утащил! Что сказал ты? Тебе я поверить готов. Человек ты хороший, видать по лицу. Это что? Вы смеетесь? Вас всех знаю я. Большинство из вас воры, сомнения нет. Набеленной одеждой прикрылись, стоят, Будто честные люди. Из этих никто Не унес? Ох, убил ты меня! Ну, скажи, Кто забрал! Ты не знаешь? Несчастье мне! Как я жалко погиб! До беды доведен! Сколько стона и злейшей печали принес Этот день мне, и голод, и с ним нищету.Плавт. Клад, 702–723
Этот знаменитый монолог больше известен из комедии Мольера «Скупой» — творческие находки античных драматических поэтов пригодились много веков спустя европейскому театру нового времени. При этом римские комедиографы и трагедиографы не только учились у греческих авторов, но и сами немалого достигли в искусстве драматической поэзии, как об этом с гордостью пишет Гораций:
Наши поэты брались за драмы обоего рода И заслужили по праву почет — особенно там, где Смело решались они оставить прописи греков…Гораций. Наука поэзии, 285–287 445
Римские зрители вели себя в театре столь же живо и непосредственно, как и греки, бурно реагируя и на игру актеров, и — подчас еще больше — на все, что случалось в самом зрительном зале. Они громко приветствовали знакомых или же людей знаменитых, пользовавшихся в городе известностью и популярностью. Так, с восторгом был встречен публикой в театре Меценат, появившийся на людях впервые после долгой болезни; шумно приветствовали и поэта Вергилия. У римлян, как и у греков, был обычай закусывать прямо в театре, не вставая со своего места, в разгар спектакля. Впрочем, это считалось бестактностью, и, по рассказу Светония, сам Август однажды через распорядителя сделал замечание одному из зрителей, который ел прямо в зале. Принцепс указал ему на то, что когда он, Август, хочет пить, то встает и идет домой. На это зритель ответил: если Август выйдет из театра, никто не займет его места.
Еще раз подчеркнем, что театр в Риме, особенно в последние годы республики, был не только важным средоточием культурной жизни, развлечением, но и барометром политических настроений, а также орудием политической борьбы. Когда Цицерон в начале 50-х годов I в. до н. э. был отправлен в изгнание, в Риме была поставлена трагедия Луция Акция (II–I вв. до н. э.) «Эврисак», где герой на сцене бросает обвинение своим согражданам в том, что они допустили его изгнание. Публика увидела в этих словах нечто созвучное ее политическим настроениям и громко выразила свою симпатию к великому оратору и государственному деятелю.
Десять с лишним лет спустя, после убийства Цезаря, когда многие в городе находились в растерянности, не зная, оплакивать ли им диктатора или дать увлечь себя лозунгами оппозиционеров, Марк Юний Брут, один из заговорщиков, постарался, чтобы в театре показали в это время трагедию Акция «Атрей», где выведен отталкивающий образ деспотического правителя, свергнуть которого означало принести согражданам облегчение и свободу. Представление закончилось овацией для Брута и его единомышленников.
Теперь из театра переместимся в римский амфитеатр, где проходили бои гладиаторов. Впрочем, к тому времени, когда в Италии начали строить амфитеатры, гладиаторские бои имели уже давнюю, долгую традицию. Первых гладиаторов называли бустуариями, что показывает изначальную связь гладиаторских игр с погребальными торжествами («бустум» — костер, на котором сжигали тело умершего, или могила). Обычай гладиаторских боев пришел в Рим вероятнее всего из Этрурии (по другой версии — из Кампании), где он также носил религиозно-обрядовый характер. Происхождение этого обычая объясняют по-разному; есть основания полагать, что в древности над гробом заслуженного воина принято было убивать людей, осужденных на смерть, принося тем самым кровавую жертву богам подземного царства. Со временем, видимо, с этим жестоким обычаем покончили и вместо этого стали устраивать на похоронах ритуальные бои людей с мечами в руках — гладиаторов (от «гладиус» — меч).
Первые организованные гладиаторские игры еще сохраняли связь с погребальными обрядами. В 264 г. до н. э. эти зрелища устроили сыновья Луция Юния Брута на его похоронах. В тот первый раз гладиаторские бои проходили на городском мясном рынке — Бычьем форуме. Обычай утвердился в Риме, и с тех пор во время пышных, торжественных похорон видных граждан в их честь постоянно устраивали игры гладиаторов. Так, в 62 г. до н. э. Квинт Цецилий Метелл Сципион провел кровавые зрелища в память о своем приемном отце, в 59 г. до н. э. тем же способом почтил память своего отца Фавст Корнелий Сулла, еще через год Аппий Клавдий организовал гладиаторские бои на похоронах своего близкого родственника; Цезарь же впервые устроил гладиаторские игры в честь умершей женщины — своей дочери Юлии.