Люди огня

Волховский Олег

«Раби» — это время после дождя. Пустыня расцветает. Нашим врагам везло.

И пустыня цвела. Надолго ли? Я вспомнил рубаи Хайяма:

О, Кравчий, цветы, что в долине пестрели,

От знойных лучей за неделю сгорели,

Пить будем, фиалки весенние рвать,

Пока не осыпались и не истлели.

Странный рельеф пустыни, словно утоптанной копытами гигантских лошадей. Зеленые следы от подков. Яркая весенняя зелень.

У салафитов были к нам следующие претензии, которые они распространили в качестве воззвания

к своим сторонникам:

1. В хадисах сказано, что Махди и Иса — два разных человека, те же, кто полагает, что это не так — не правы, и им надлежит покаяться.

(Надо сказать, что эти ребята признавали только те хадисы, которые им нравились.)

2. Мать Махди должны звать «Амина», как мать пророка, а его самого «Мухаммад», как и пророка.

(«У меня есть второе имя „Кир Глорис“ — Господь Славы, — сказал Эммануил. — „Мухаммад“ по-арабски значит „прославленный“.)

3. Махди должен во всем походить на Мухаммада, включая внешнее сходство.

(Насколько мне известно, достоверных изображений не сохранилось.)

4. Махди должен явиться раньше Исы. Спустившись с небес, Иса должен встать позади Махди и молиться под его руководством, признавая превосходство Ислама и то, что его писание «Инджиль» [127] было искажено, а Коран является единственным истинным писанием,

(В мечети Омейядов Эммануил помолился. Правда, Махди там не было… Эльбурсовского Махди, Мухаммада Мунтазара, салафиты тоже не признавали и считали все учение о двенадцатом имаме дурным нововведением (бида).

127

Инджиль— Евангелие.

5. Махди должен установить господство Ислама на всей земле и уничтожить идолов.

(Понятно, а он даже синтоистов не пожег!)

6. Махди должен запретить и уничтожить суфизм, поскольку это бида и ширк.

(Ага! А он с Ибн-Араби обнимался!)

7. Махди должен установить на всей земле господство истинного ислама Мувахиддун (салафитов), остальные направления признав ширком, достойным времен джахилийи. Он должен уничтожить всех многобожников (в том числе называющих себя мусульманами), приказав побить их камнями, как отступников, или отрубив головы.

8. А потому Эммануилу-Даджжалу, кафиру, осквернившему Запретную Мечеть Мекки — джихад!

(Первый раз, что ли!)

На все это у Эммануила был один, зато очень весомый, многотонный аргумент — Дварака. Они не долго бегали от нас по пустыне: по пустыне не побегаешь. Мы их нашли.

И Дварака зависла над шатрами бедуинов.

Здесь, на стоянке, пустыня постепенно возвращалась в свое естественное безжизненное состояние. И только дальше, там, где кончались палатки, цвели холмы.

Мы с Марком поиронизировали по поводу шахидов, которые бегают от джихада, но Эммануил не разделял нашей веселости.

— Партизанская война гораздо опаснее обычной. Они понимают, что не выдержат открытого столкновения. Тротил под домами и площадями, бомбы в автобусах и метро, и по шахиду на каждый супермаркет, Тебе это понравится, Пьетрос?

Ответ был очевиден.

— А

значит, они либо будут на моей стороне, либо их не будет. Мне не нужно второй площади святого Петра.

Эммануил послал вниз посольство с ультиматумом. Ультиматум был круче, чем в случае Муридана. Мой Господь обещал, что если салафиты в течение трех суток не сложат оружия — умрут все, кого накроет тень Двараки.

Послами он избрал меня и Марка.

Мы шли между шатров, Лениво жевали жвачку одногорбые верблюды, сверкали из-под паранджей глаза арабок, носились на конях худощавые бедуины. Дул саба — благодатный восточный ветер, принося запахи цветов из ожившей пустыни.

Переговоры происходили в палатке шейха племени, которая отличалась от прочих наличием спутниковой антенны наверху, воткнутого копья у входа и телевизора внутри. Кроме шейха, присутствовали главы кланов и представители салафитов. Последних можно было отличить сразу: камуфляж вместо шерстяной рубахи и плаща бедуинов, блеск в глазах и показная воинственность.

Думаю, последние и нашептали шейху его ответ на ультиматум.

— Вы останетесь с нами, и Даджжал не обрушит на нас летающий остров.

— Вы думаете, что мы для него так важны?

— Иншаллах! [128] — сказал шейх.

— Помните, одно из имен Махди-Каим, воскреситель? Эммануил воскресит нас, если мы умрем. Вас — вряд ли.

— Кутиба.

То есть «судьба такая».

Я вздохнул. О чем еще говорить с фаталистами?

Обращались с нами сносно, кормили в основном финиками. Я вспомнил Синай. Не так уж далеко отсюда, учитывая, сколько мы прошли за последний год. Поили молоком верблюдиц (за отсутствием воды). Еще была таинственного вида жидкая каша под названием «фасс» и трюфеля. Бедуины ели то же самое. Мне было жаль их — не салафитов, конечно, а простых кочевников.

128

Если Богу будет угодно (араб.).

Я не сомневался, что Эммануил выполнит свое обещание и бедуинов не спасет наше присутствие. Я даже обрадовался. Это перестанет надо мной висеть: смерть и воскресение. Все случится помимо моей воли. Сможет ли Эммануил воскресить тех, чьи тела впечатаны в землю многотонным прессом Двараки? Не знаю. Мне казалось, что да.

Телевизор имелся только в палатке шейха (для чего обременять любимого джамала, то есть верблюда!), зато радиоприемники были весьма распространены. По радио мы и услышали сообщение.

Эммануил повторил ультиматум и уточнил, что наличие ого людей в лагере бедуинов не имеет никакого значения.

Наступил вечер. Солнце садилось над пустыней, красное, как ее пески. Ветер шевелил траву. В пределах лагеря мы пользовались некоторой свободой — впрочем, довольно призрачной, учитывая поголовную вооруженность бедуинов.

Я помню все до мельчайших подробностей: стариков, курящих возле шатров, играющих в пыли детей, хлопотливых женщин с закрытыми лицами, молодых бедуинов на конях, помчавшихся в пустыню. Вон облако пыли! Развлечение. Джигитовка.